Марина Серова - Преступление высшей пробы

Митченко прервал свой рассказ, и я с изумлением поняла, что старик плачет.

Немного успокоившись, он продолжил:

— Мне и спину немного подлечили, Боря врачей нашел хороших, вправили мне что-то там, уж не знаю… Болей таких не стало, да и вообще полегче. А уж с Оленьки я глаз не спускал, лучше любой няньки. — Тут старик спохватился и с подозрением посмотрел на меня. — Нет, ты только не думай, что это я отрабатывал службу какую-нибудь. Это ж внучка моя единственная! Я за нее кого хочешь на куски порву. Ты вот ей только не говори, что с дедом случилось. Скажи, уехал, мол, дедушка к родне погостить, ну или еще что. Скажи, чтобы не беспокоилась, надолго дедушка уехал, а там как-нибудь…

Я молчала, поскольку не имела ни малейшего представления, как можно скрыть от Ольги истинное положение дел. Да Митченко, скорее всего, и сам этого не понимал.

— Только недолго наша радость продолжалась, — тихо произнес Митченко. — Страшное пришло известие, погиб мой Боренька. И жена его Вика вместе с ним. А я и на могилу не могу к ним прийти, не нашли ведь их под завалами. Да еще в пропасти. — Он тяжело вздохнул. — Я Оленьке долго не рассказывал, да и сам верить не хотел. Все думаю, может, ошибка, никто ведь их мертвыми не видел. Мало ли что бывает, и через много лет люди возвращаются, а их уж родня словно и схоронила. Мне еще мать рассказывала когда-то, как ее знакомой похоронка с войны пришла, что муж погиб. А он через год после войны вернулся живой и невредимый, вот как. Вот и я так все ждал и ждал, когда они придут… Да не дождались мы с Оленькой. А жизнь наша все хуже становилась, работы-то у меня толком не было, хоть и пенсия подоспела. Да разве на нее вдвоем проживешь. Так и пришлось мне дом в Приволжском продать и в Тарасове купить нам с Олюшкой квартиру попроще и подешевле. А на разницу мы какое-то время с ней жили. Да еще я подработку каждый раз находил, то вахтером, то ночным сторожем. Жили, в общем, как умели. А там деньги за доплату вышли, и опять нам с внучкой переезжать пришлось. И так несколько раз. Вот так и оказались мы в этом доме. Здесь и Матвейка появился.

Старик вновь ненадолго задумался, словно не зная, как ему относиться к самому факту появления Матвейки.

— Нет, ты зря думаешь, что я Оленьку осуждаю. Просто не по-людски же это — бросить девчонку с ребенком. Я же вот Варьку когда-то не бросил, женился. А Матвейку я, как и Оленьку, больше жизни люблю. А вот обидел ее кто-то. А кто — не говорит, а я и не лезу. Судя по всему, папаша Матвейку-то не забывает, не бедствуют они с Оленькой. Ну и я помогаю, чем могу. Консьержем вот устроился, с этим-то и беда пришла. Зря я радовался.

Я поняла, что рассказ Митченко достиг кульминации, и вся обратилась в слух.

— Я ведь по долгу службы-то своей обязан знать всех жильцов в квартирах, что в нашем подъезде, поименно. Вот и увидел я фамилию, имя и отчество. Сначала даже значения не придал, подумал, надо же, какие совпадения бывают. Читаю: «Солодовникова Елена Григорьевна», и номер квартиры посмотрел. Надо же, думаю, соседка наша, дверь в дверь. Посмотрел на саму бабку и, представляешь, не узнал. Ну вот ничего не осталось, совсем никакой красоты или стати. Бабка как бабка, самая обычная. Да и она меня не узнала, хотя это и немудрено. Меня бы сейчас и мать родная не узнала, после стольких-то мытарств. Потом смотрю, сын к ней приезжает, Олег. А я-то помню, что Лелькиного сына звали Олегом. Сомнение у меня появилось, а поверить до конца все не мог. Неужто, думаю, моя любовь в такую бабусю превратилась. Я ведь когда Лельку вспоминал, думал, какая она красавица. Стройная, сильная. А тут обычная бабуся в кофте. Ну нет, одета она всегда нормально была, аккуратно. Когда выходила куда-нибудь, конечно. Выходила из квартиры она очень редко. Все больше к ней приходили Олег да Сашок, внук ее. Уже решил для себя, что совпадение. Не такое уж редкое у нее имя. Да и фамилия тоже. И тут смотрю, идет она куда-то. А ведь мимо меня она не пройдет, я консьерж, на своем посту, всех вижу, все знаю. И вижу я на этой бабусе ту самую брошь, про которую мне Лелька в свое время все уши прожужжала. Чтобы я непременно ее прихватил. Раз сто, наверное, повторила. Я, помнится, разозлился на нее даже крепко. У меня перед делом и так нервы на взводе, а она все свое жужжит и жужжит, брошь да брошь…

Митченко, действительно рассердившись, сделал несколько глубоких вдохов, словно ему не хватало воздуха.

Я показала ему фотографию Елены Григорьевны, которую пересняла на свой смартфон. Ту самую, на которой, на мой взгляд, брошь была запечатлена наиболее удачно.