Александр Сальников - Землянин высшей пробы

Снаружи было пусто. Там было тихо, темно и холодно. Холод и мрак давно поселился и внутри, стал частью Стаса. Пробрался, просочился сквозь хрупкую оболочку, наполнил его до краев. Из этой ледяной пустоты, из черного безмолвия, приходили видения, обрывки памяти, которую Стас уже не осознавал своей. Калейдоскоп черно-белых картинок.

— Смотри, какие красивые! — длинный ноготок с блестящей на лаковой поверхности стекляшкой сухо щелкает по стенке аквариума. — Давай возьмем, Стас?

Ее зовут Юля. Она еще не знает. Он еще не сказал.

— За ними некому будет ухаживать, — говорит Стас про себя, но вслух лишь: — Ты же не любишь домашнюю живность? Зачем тебе рыбки?

Юля заглядывает ему в глаза и улыбается.

Какого же они цвета?

— Ты совсем темный! — умильно надувает губки Юля. — Это же эмпатесты! Они меняют цвет, когда меняется настроение хозяев. Очень модно! Ты знаешь, что в Голландии разрешили применять такую технологию на людях?

Слово «технология» не идет Юле. Стас улыбается. Потом зачем-то спрашивает:

— А какой в этом смысл?

Наверное, пытается отсрочить неизбежное.

— Да ты что! — удивляется она. — А маникюр? А тени? Ты представляешь, врачи один раз поколдовали с твоими генами — и можно больше не краситься! А вот еще в…

— Меня утвердили, — перебивает Стас. Решает, что тянуть с новостями больше не стоит. — Я полечу на Каллисто.

За стеклом аквариума рыбки вздрагивают и перестают светиться.

— Ты же говорил, на Юпитер? — отстраняется Юля.

Стас притягивает ее к себе:

— Это рядом, — снова улыбается он. — Но меня не будет долго. Очень долго, Юль.

— «Долго» — это сколько? — Юля хмурится и из жены сразу превращается в супругу.

— Пять лет полета, семь лет на строительстве станции, — слова даются через силу. — Ну и обратно пять.

Юля морщит лоб:

— Я буду совсем старая, — она поджимает губы, — и ты меня разлюбишь.

Стайка эмпатестов вдруг разом вспыхивает.

— Они же дадут тебе аванс? — Стас кивает. — Я поеду в Италию! Там лучшие криогенщики в Европе, — тараторит Юля. — Знаешь, меня можно будет поместить в замораживающую капсулу…

Черная волна поднялась изнутри и смыла слова, залила холодом силуэты. Размазала. Стерла.

Черно-белый калейдоскоп.

Раз за разом.

— …занять капсулы! Повторяю: объявлен красный код! Экипажу занять спасательные капсулы!

Топот ног. Дрожащие пальцы стаскивают одежду. Задраиться. Набрать код активации. Пальцы, от страха словно набитые ватой, не попадают по сенсорным кнопкам. Глубокий вдох.

И темнота. Она заполняет все вокруг. Заполняет изнутри. Темнота и холод. Долгое падение в черную яму без дна. Яму, наполненную холодным безмолвием.

Свет резанул по векам, сделал темноту красной. Тело окуталось теплом.

— Он живой вроде! Дышит. Надо пощупать пульс, — что-то липкое и холодное тронуло шею.

— Ласты подбери, омуль! — резко и картаво прокаркали рядом. — Может, он заразный.

Стас медленно разлепил веки.

Склонившаяся над ним троица разом отпрянула. Он через силу поднял тяжелую руку, закрываясь от слепящего солнца, и поперхнулся горячим воздухом.

Над Стасом стояли трое мужчин. Их серая с жемчужным проблеском кожа была покрыта чем-то маслянистым. С узких бедер и вытянутых лбов свисали куски ткани. Ноздри приплюснутых носов нервно раздувались. Широко расставленные выпуклые глаза, казалось, косили мимо Стаса, но острия гарпунов целили точно в грудь.

— Индекс? — кончик блестящей стали на секунду приблизился и ужалил Стаса в плечо.

Искорка боли подстегнула онемевшие губы.

— Что? — прохрипел он.

— Какой у тебя индекс? — угрожающе повторили ему.

Кровь ударила в виски. Страх придал сил, и Стас резко сел. Тут же голова закружилась.

— Где я? — голос прозвучал глухо, был непослушным, не родным.

— Ясно, — прокартавил самый крупный туземец, на шее которого болталось ожерелье из клыков и бусин. — Дома поговорим, — кивнул он кому-то за спиной Стаса.

Тот затравленно оглянулся, успел ухватить взглядом песчаный пляж, пену прибоя, раскуроченный, словно вскрытый огромным консервным ножом, корпус спасательной капсулы. И мимолетное движение четвертого аборигена. Затылок вспыхнул болью, и снова стало темно.

— Кто вам, лупоглазым, разрешал его трогать? — слова шипели и потрескивали, словно вода падала на раскаленные камни.

— Он не назвал индекса, вождь. А вдруг он метаморф? — скуля и подрыкивая, оправдывался уже знакомый Стасу голос. — Мы хотели как лучше.