Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

— Простите, — ошеломленно произнес Краснопольский, — но либо я, геолог, ничего не понимаю в металлах, либо это — серебро.

— Самородное, как и полагается для такого рода дел, — смущенно подтвердил Выжлов. — Этот самородок лежал у меня лет десять — с тех пор, как я случайно подобрал его во время охоты на берегу ручья. И вот, видите, пригодился.

В наступившей после этого сообщения изумленной тишине Сергей Иванович аккуратно закрыл банку, но Сиверов успел заметить, что одна из пуль была с легким дефектом. На ее гладком круглом боку виднелись какие-то царапинки или вмятинки, оставшиеся, по всей видимости, там, где металл расплавился не до конца, сохранив легкий намек на первоначальный рельеф поверхности самородка. Только вот самородка ли? То, что видел Глеб, больше всего напоминало рельефный рисунок горделиво расправленного птичьего крыла — такого же, как у орла, ныне, как и встарь, украшающего собой российский герб.

Избавившись от гостей (вот уж действительно, гость — что в горле кость), Степан Прохоров немного повозился на заднем дворе, пытаясь насадить найденный в углу сарая ржавый топор на старое топорище. Оно оказалось велико; Степан на глаз стесал его, держа тупой ржавый топор за шершавый обух. Работать таким инструментом было неудобно, да и думал он в это время совсем не о работе, а о других, куда более важных вещах, так что стесалось у него, мягко говоря, малость побольше, чем надо бы. Теперь слишком тонкий конец топорища следовало отпилить и начинать все сызнова. Прохоров сходил в сени, отыскал среди кучи хлама ножовку, вышел с нею во двор и при угасающем вечернем свете осмотрел ржавые, тупые зубья, доброй трети которых к тому же не хватало. Не удовлетворившись результатами осмотра, он пощупал зубья подушечкой большого пальца, но те от этого не сделались острее. Прежде чем пытаться что-то отпилить этой железкой, ее следовало хорошенько наточить; чтобы наточить ножовку, полагалось сначала найти напильник, который, к слову, уже в прошлый раз ни к черту не годился и не пилил железо, а только скреб по нему, издавая противный визг. Так было в прошлый раз, а прошлый раз был, если Степану не изменяла память, года два, если не все три назад.

Обернувшись, он вялым, равнодушным жестом швырнул негодную ножовку через проем открытой настежь двери в темные сени. В сенях загрохотало, залязгало, что-то обвалилось с глухим тяжелым шумом. Топорище можно было попробовать укоротить двуручной пилой, но орудовать ею в одиночку неудобно, и вообще. Вообще, ну его к лешему! На кой ляд, скажите на милость, Степану Прохорову на ночь глядя может понадобиться топор? Пусть его валяется — авось до утра не пропадет.

Степан понимал, что с ним творится что-то неладное, причем уже давненько — с тех пор, пожалуй, как от него сбежала жена. А может, началось это еще раньше, годков этак десять-двенадцать назад, когда пропала его охотничья собака. Жена-то скорее всего как раз потому и сбежала, что стало ей со Степаном и его странностями окончательно невмоготу. Ну, опять же, и леший с ней. Баба — не топор и не пила, без нее в хозяйстве обойтись можно, и даже запросто. И Степан обходится, и Горка Ульянов обходился, пока в лесу не сгинул.

Однако странности Степановы, похоже, все эти годы не стояли на месте — развивались, прогрессировали, как ученые люди говорят. И довел его этот прогресс до сегодняшнего вечера, когда оказалось вдруг, что даже с таким пустяковым делом, как насадка топора на готовое топорище, Степан Прохоров справиться уже не в состоянии. Мужики узнали бы — не поверили. Да и сам Степан, расскажи ему кто-нибудь, что коренной волчанский житель, взрослый, здоровый и не безрукий мужик не сладил с таким плевым, минутным делом, нипочем бы в такое не поверил. Как можно?!

И однако же, факт налицо: Степан Прохоров с этой пустяковиной не справился. Ни пилы у него в хозяйстве не оказалось, ни топора, ни, главное, желания все это иметь, заниматься такими вот пустячными, повседневными делами. Хорош хозяин, нечего сказать.

Решив, что на сегодня хозяйственных дел с него довольно, Степан Савельевич отправился ужинать. Ужин его состоял из кастрюли пустых макарон, заправленных для питательности подсолнечным маслом, и литровой бутылки термоядерного, настоянного на лесных травах самогона собственного приготовления. Вообще, летом Степан Прохоров закладывал вполне умеренно — не то, что зимой, когда ему чуть ли не каждый день приходилось становиться на лыжи и, преодолевая леденящий ужас, идти к тому месту, где он уже много лет подряд оставлял немудреные гостинцы для лесных людей. Вот тогда он пил по-настоящему — пол-литра перед прогулкой и еще пол-литра, а то и целый литр сразу после возвращения. И еще по дороге прикладывался, но это уже аккуратно, в меру — чтоб, значит, где-нибудь в сугробе не уснуть и не замерзнуть к такой-то матери.