Елена Алексиева - Нобелевский лауреат

Она набрала номер Крыстанова, но тот не отозвался.

Ванда сидела в машине на парковке и не трогалась с места.

Прошло ужасно много времени, и она наконец увидела, как он выходит из здания. Но снова не нашла в себе сил подойти к нему. Она не ощущала себя пьяной, но несмотря на это, ей необходимо протрезветь. Это не было от выпитого — что-то другое.

Когда она снова попыталась набрать его, телефон оказался выключен.

Ванда поехала в квартиру матери. Уже темнело. Окно на первом этаже светилось, но никого не было видно.

В квартире ничего не изменилось, только еще больше сгустился тяжелый, спертый воздух.

Ванда распахнула все окна и двери и устроила сквозняк.

В доме напротив кто-то играл на фортепьяно, и она остановилась, чтобы послушать.

Она не боялась, что Явор подаст рапорт и расскажет о ней шефу. Еще меньше боялась, что ее отстранят от дела.

Ей было страшно, что он больше никогда не ответит на ее звонок.

Вчера она тоже на него набросилась. И до этого тоже.

Вообще, с тех пор, как они вместе работали по делу Гертельсмана, это было несчетное количество раз.

Ей непрерывно казалось, что он слишком много себе воображает. Что хочет командовать. Она постоянно уступала, а потом снова переходила в наступление.

Отступала, наступала. Отступала и снова наступала.

Позволяла ему осуществлять над собой какую-то символическую власть только для того, чтобы уже в следующий момент снова атаковать его и силой эту власть отнять.

Как на ринге против невидимого противника, которого она воображала с лицом Крыстанова.

А ведь всего лишь несколько часов назад они были друзьями.

Ванда вошла в спальню матери, одним движением сдернула все с кровати и стала менять постельное белье. Потом собрала грязное и сунула его в стиральную машину. Вынесла на балкон покрывало, подушки и одеяла, чтобы они проветрились. С этой же целью раскрыла и гардеробы. Достала из кладовки пылесос и включила его. Ковер был настолько грязный, что узор почти не был виден, но сейчас у нее не было возможности отдать его в чистку. Мебель утопала в пыли, зеркало на туалетном столике было покрыто темными пятнами, как от какого-то кожного заболевания. Бесчисленные финтифлюшки, которые мать так любила, тоже были покрыты пылью. Ванда принялась вытирать их, одновременно разглядывая. Кроме старой дешевой бижутерии, которую она помнила еще с детства, обнаружились два тюбика губной помады, срок годности которой истек десять лет назад, а также тени для глаз, тушь для ресниц и крем для рук той же давности. Немного поколебавшись, она все собрала и выбросила в помойное ведро.

Все равно они ей больше не понадобятся.

Фортепьяно уже не было слышно, вместо него кто-то включил на полную мощность телевизор.

Ванда пошла на кухню, уселась на табуретку и закурила, задумчиво глядя на стиральную машину. Поколебавшись немного, достала из сумки телефон, повертела его в руках и сунула обратно в сумку.

Что она может ему сказать? Что у нее проблемы? Что она неуравновешенный человек? Что у нее бывают приступы гнева, которые она не может контролировать?

Будто он и сам не знает.

Или просто сказать «извини»?

Извини, Крыстанов, до следующего раза.

И все из-за той отвратительной бабы, дешевой манипуляторши, амбициозной провинциалки с разыгравшейся фантазией, роковой литературной вдовы, которая, скорее всего, и заказала убийство. Крыстанов прав — ничего не вяжется.

Но почему, почему? Ведь это же так очевидно. Почему никто, кроме нее, этого не видит?

Все остальное — Гертельсман, одежда, рукопись, деньги — все это блеф или элементарное совпадение, а может, стечение обстоятельств, которые предстоит выяснить.

Она закурила новую сигарету.

Стиральная машина переключилась на «отжим». Красная индикаторная лампочка успокаивающе подмигивала в темноте.

По коридорам и комнатам пустой квартиры — от двери до двери и от окна до окна — на цыпочках носился тихий, прохладный ночной ветерок, словно призрак любимого, но давно ушедшего человека.

В этой квартире еще многое предстояло сделать, но даже это уже было каким-то началом.

Ванда достала из стиральной машины мокрые простыни и повесила их на застекленном кухонном балконе. Отсюда даже в темноте хорошо был виден внутренний двор, окруженный чахлой зеленью и утопавший в мусоре. В скудном свете луны на земле поблескивали осколки стекла.

Может быть, здесь будет не так уж плохо? Во всяком случае, не хуже любого другого места…