Давид Фонкинос - Тайна Анри Пика

– А где она живет?

– В доме престарелых, на Монмартре. Он называется «Свет». Сын выбрал для нее комнату с видом на собор Сакре-Кёр.

– Но вы же сказали, что она слепая!

– Так что из этого?! Видеть можно не только глазами! – заключила маленькая женщина.

Руш взглянул на нее, пытаясь изобразить улыбку, но это ему не удалось. Она явно хотела узнать о цели его расспросов, но смолчала. А журналист уже получил от нее все нужные сведения, поэтому поблагодарил и удалился.

Несколько минут спустя вышел Уго Брюкке и в который уже раз позволил себя сфотографировать рядом со своей пылкой поклонницей.

На следующее утро Руш с бьющимся сердцем явился в дом престарелых. Он счел название «Свет» символическим – здесь должен был пролиться свет на его расследование. В приемной служащая спросила его о цели прихода, и он объяснил, что хочет навестить Марину Брюкке.

– Вы имеете в виду Марину Гурвек?

– Э-э-э… да, именно так.

– Вы родственник?

– Нет, не совсем. Я друг ее мужа.

– Но она не замужем.

– Была замужем, очень давно. Просто скажите ей, что я друг Жан-Пьера Гурвека.

Пока женщина ходила наверх, Руш терпеливо ждал в просторном холле, где увидел множество пожилых людей. Проходя мимо, они приветливо кивали ему. Он заподозрил, что его считают не гостем, а скорее новым обитателем приюта.

Вернувшись, служащая проводила Руша в комнату Марины. Он вошел и увидел ее со спины. Старая женщина сидела лицом к окну, из которого действительно был виден Сакре-Кёр. Она развернула инвалидное кресло и оказалась лицом к лицу с посетителем.

– Добрый день, мадам, – выдавил из себя Руш.

– Здравствуйте, месье. Можете положить плащ на мою кровать.

– Спасибо.

– Вам следовало бы купить себе новый.

– Что?!

– Я имею в виду ваш плащ. Он совсем износился.

– Но… как вы узнали?.. – пролепетал изумленный Руш.

– Успокойтесь, это шутка.

– Шутка?

– Конечно. Розелина, которая вас встретила, всегда что-нибудь рассказывает мне о внешности моих посетителей. Это у нас с ней такая игра. Сегодня она сказала: «Его плащ изношен вконец».

– А-а-а… Да, действительно. Вы меня слегка напугали, но вообще шутка удалась.

– Значит, вы друг Жан-Пьера?

– Да.

– Как он поживает?

– Мне грустно сообщать вам это, но… он умер много лет назад.

Марина молчала. Казалось, ей никогда и в голову не приходило, что это возможно. Она помнила Гурвека молодым, не старше тридцати; таким он навсегда и остался в ее памяти; ей трудно было представить, что он мог состариться и, хуже того, умереть.

– Почему вы решили меня навестить? – спросила наконец Марина.

– Я не хотел бы вас беспокоить, мадам, но мне необходимо восстановить некоторые моменты его жизни.

– Зачем?

– В свое время он создал весьма необычную библиотеку, и мне хотелось бы задать вам несколько вопросов о его прошлом.

– Но вы же назвались его другом.

– И все же…

– Ладно, но имейте в виду, что он был неразговорчив. Помнится, мы большей частью молчали. Так что же именно вы хотели узнать?

– Мадам, вы прожили рядом с ним всего несколько недель, а потом вернулись в Париж. Однако вы ведь были женаты. В Крозоне никто не знает причин вашего внезапного отъезда.

– Нет, никто… Представляю себе, как они там судачили. Меня ничуть не удивляет, что Жан-Пьер никому ничего не рассказал. Ах, как давно все это было… Ну что ж, теперь я могу вам признаться: мы никогда не были настоящей супружеской парой.

– Не были… настоящей парой? Не понимаю. Я слышал, что вы писали друг другу любовные письма.

– Ну, это была версия для посторонних. На самом деле Жан-Пьер не написал мне ни строчки.

– …

Руш, который нафантазировал себе пламенные послания двух влюбленных, надеялся, что они станут доказательствами его гипотезы. Услышанное глубоко огорчило его, хотя это ничего не могло изменить: все остальное слишком уж точно совпадало с его догадками, и он был по-прежнему уверен, что роман написан Гурвеком.

– Значит, ни одного письма? – переспросил он. – А он вообще что-нибудь писал?

– Что вы имеете в виду?

– Ну например, романы?

– Насколько я помню, нет. Зато читать он обожал, что да, то да. Читал непрерывно. Проводил за книгами все вечера, не поднимая головы. И при этом что-то бормотал. Он жил одной только литературой. Я-то любила слушать музыку, но ему требовалась тишина. В этом мы с ним совсем не совпадали.

– Так вы потому и расстались?

– Нет, вовсе нет.