Татьяна Устинова - Земное притяжение

Макс прижимался к ней, как маленький, и сердце у него дрожало.

Тут что-то случилось. Произошло какое-то движение, быстрый промельк, и перед его глазами возникла Марочка.

Она стояла в проёме, прижав к груди полотенце, и губы у неё тряслись, лицо ходило ходуном.

— Марочка, — проговорил Макс с трудом. Его подбородок лежал на плече у тёти Фуфы, и она гладила его по спине и по голове.

— Он приехал, — прошептала Марочка. — Это в самом деле он, и он приехал!.. Фуфа, к нам приехал наш мальчик!..

— Я вижу, — прорыдала Фуфа. — Я сейчас обнимаю его своими собственными руками и не верю своим собственным глазам.

— Фуфа, я тоже хочу его обнять!

— Подожди, Мара!

Макс раскинул руки за спиной у Фуфы, и Марочка бросилась и прижалась к Фуфиной спине.

Извернувшись, Макс дотянулся и поцеловал её в сморщенную щёку. И эта щека пахла дивно и знакомо — тальком, розовым маслом и немного канифолью. Марочка всю жизнь играла на скрипке.

— Мы должны как-то попасть в дом, — проговорила Фуфа, осыпая поцелуями его шею и подбородок. — Иначе мы все упадём замертво прямо здесь!.. Марочка, обними его! Что ты стоишь там, как чужая женщина?!

И немного подвинулась.

Марочка теперь прижалась к нему, и Макс подхватил её на руки, поднял высоко. Марочка завизжала от счастья и обняла его за голову.

— Как ты вырос, как невозможно ты вырос! Мара, посмотри, он совсем взрослый мужчина!.. Как будто настоящий!

— Тётя Фуфа, я и есть мужчина.

— Бог мой, что он говорит! Какой мужчина?! Ты ребёнок! Ре-бё-нок! — с наслаждением повторила она и закрыла глаза. — К нам приехал наш ребёнок!

— Мальчик, — выговорила Марочка, которую он всё ещё держал на руках. — Почему ты не приезжал так долго?..

— Я скотина.

— Это правильная самокритика, — подхватила несколько пришедшая в себя тётя Фуфа. — Но мы не станем тебя ругать, ты же таки приехал! Мара, слезь с него и помешай мясо! Оно подгорает, я чувствую сердцем.

— Если ты чувствуешь что-то сердцем, прими нитроглицерин, — отозвалась Марочка. — Натан подъедет к вечеру, а Володя и дядя Миша уже скоро! И вообще все, все приедут! Мы тебя так ждали, мальчик! Так ждали!..

Макс осторожно опустил Марочку на пол и поцеловал ей руки по очереди. Она тихонько, словно тайно, словно этого уж точно никто не должен видеть, погладила его по щеке.

— Мальчик, скорее в дом, в дом!.. Что ты хочешь сразу покушать? У нас только что сварился куриный суп, и Мара наделала домашней лапши! Ты же любишь домашнюю лапшу! Мара, подай ему тапочки!

— Фуфа, успокойся. Дай ему отдышаться.

Отдышаться было необходимо.

Макс зашёл в квартиру, дверь бабахнула, закрываясь. В громадной полутёмной прихожей всё было по-прежнему — полосатые обои, дубовая вешалка с перекладиной, громоздкий комод, на котором стояли сухие цветы и лежала пара летних шёлковых перчаток, должно быть, Марочкиных, медное ведёрко для угля, которое приспособили, чтобы ставить зонты, креслице, чтоб удобно натягивать башмаки.

Макс огляделся. В глазах щипало и трудно было собраться с мыслями.

Тётки, маленькая и большая, с двух сторон рассматривали его со смесью умиления, восторга и тревоги.

Макс сунул ноги в подставленные клетчатые тапочки и пошёл по коридору, заглядывая в знакомые двери.

В гостиной был накрыт стол в тёти Фуфином духе — казалось, что ожидается по меньшей мере сто пятьдесят гостей, и все они по крайней мере неделю не ели!.. Больше того, к главному столу был подставлен ещё один, маленький, ибо большой не вместил всех яств и напитков.

— Булочки, — жалобно сказала Фуфа. — Скушай сразу булочку! Ты же с дороги.

— Фуфа, пусть он хотя бы руки помоет.

Макс взял с гигантского блюда «булочку», откусил и застонал.

— Я же говорю, он голодный! Неизвестно, чем он питался все эти годы!

— Из него вырос такой красавец, что питался он, должно быть, хорошо!

— Мара, как он мог хорошо питаться, если за ним не смотрел никто из взрослых?

Пока тётки препирались у двери, Макс медленно обошёл гостиную по периметру за спинками богатых стульев. Всё было на месте — горка с хрусталём и другая, с фарфором, комод тёмного дерева, картины на стенах. На одной изображены гондолы, мосты и дворцы, должно быть, Венеция, на другой девушка с кувшином, а на третьей гавань и античные развалины.

Маленький Макс очень любил именно гавань — там можно было подолгу рассматривать лодки, парусники, людей, и ему казалось, что он слышит скрип мачт, плеск воды, хлопанье парусов, иноземную речь и крик чаек. Став постарше, он полюбил девушку — под тонкой туникой, пронизанной итальянским солнцем, угадывались очертания тела, и это было так соблазнительно, так волновало…