Мария Спасская - Флейта гамельнского крысолова

У арки стояла черная машина, и рядом с ней прогуливался типичный нэпман, коих в последнее время отиралось по коммерческим ресторанам и кооперативным магазинам великое множество. Сытый, холеный, с фасонистыми усиками. При виде Лидочки нэпман заметно оживился, одернув ладно сидящий пиджачок и выровняв шляпу. Глядя на кокетливо улыбающуюся невесту, опирающуюся, чтобы было удобнее садиться в машину, на руку усатого кавалера, Аркадия кольнуло — догадка его неверна, и хлеб здесь ни при чем. Просто Лида предпочла ему другого — более успешного и красивого. В первый момент Аркадий растерялся. Затем разозлился. А когда машина, застучав мотором, выплюнула облако пара и выехала со двора, почувствовал, что жизнь закончена.

По инерции несколько раз Аркадий провел острым лезвием опасной бритвы по щеке, но кровь из порезов бежала так сильно, что закончить бритье не представлялось никакой возможности. Наскоро стерев пену со щек жестким махровым полотенцем, юноша застыл у окна и, игнорируя просьбы сестры пойти покушать или хотя бы попить чая, так и простоял весь день и долгую ночь, не отрывая от стекла тоскующего взгляда. До того самого момента, когда во двор вошла Лидочка.

Лида вернулась ранним утром, вместе с загремевшим по рельсам первым трамваем. Она шла по двору, опустив плечи и понурив голову, и порванный ремешок сумочки волочился за ней, как поводок потерявшейся собаки. Отлепившись от подоконника, Аркаша сорвался с места и кинулся вон из квартиры. Сбежал по лестнице, выскочил во двор, устремившись навстречу невесте. Подбежав, остановился, схватил за плечи, с силой тряхнул и впился глазами в родное Лидочкино лицо. Лицо было серое, словно присыпанное пеплом, с потухшими, мертвыми глазами.

— Лида! Где ты была? — шептал он искривленными обидой губами. — Ты что, бросила меня, да? На усатого франта променяла?

— Не променяла, — тихим эхом отозвалась девушка, продолжая движение к подъезду и передергивая плечами в попытке освободиться от его горячих рук. — Ты не знаешь всего. Пусти. Мне больно.

— Лида, изволь объясниться! — Аркадий, не отпуская, схватил девушку за руку и, развернув к себе, увидел на ее шее следы чьих-то ногтей. Кровавые царапины тянулись из глубины кофточки до самого ворота, до того самого места, где начиналась необычная вышивка, изображавшая алую розу с одним белым лепестком на фоне креста.

— Не нужно объяснений! — всхлипнула девушка. — Оставь меня!

Она старалась прикрыть сумочкой шею, и Аркашу охватила непередаваемая брезгливость, приправленная горькой обидой. Лиду, его Лиду, нежную и хрупкую, мяли чьи-то жадные руки, чьи-то пальцы царапали ей шею, да так, что остались кровавые следы… А он, Аркадий, даже пальцем к ней не притронулся! Хотел, дурак, чтобы было красиво, чтобы после свадьбы. С новой силой в душу вернулась пережитая ночью боль, и, стараясь посильнее обидеть, он зло заговорил:

— Довольно строить из себя благородную институтку! Ты — падшая женщина! Потаскуха! Весь двор смотрел, как ты садилась в машину к тому усатому типу. А как только заметят следы любовной страсти у тебя на шее, будет еще хуже! Все станут смеяться тебе вслед и показывать пальцем! Если ты думаешь, что я на тебе женюсь, ты глубоко ошибаешься. Мне не нужна гулящая супруга! Я не желаю иметь с тобой ничего общего. Да и никто другой не захочет взять в жены дешевую потаскушку! Тебе лучше повеситься. Слышишь? После этой ночи ты стала грязью под ногами! Ты не имеешь права жить!

Он бил ее словами наотмашь, точно стегал кнутом, и каждое брошенное в трепещущую Лидочку обвинение снимало с Аркашиной души малую толику боли. К концу монолога юноша чувствовал себя так, будто заново родился — легким и почти счастливым.

— Убирайся, дрянь! — со щемящим блаженством отпустившего горя прошептал он, рассматривая ставшее некрасивым от слез лицо своей бывшей невесты.

Лида отшатнулась, всхлипнула и, прикрываясь сумочкой, кинулась бежать к своему подъезду. А умиротворенный Аркаша развернулся, сунул руки в карманы брюк и, насвистывая незатейливый факстротец, двинулся в залитый утренним солнцем прямоугольный проем арки. День он провел у приятеля, в мастерской на Маросейке, а вернувшись вечером домой, застал заплаканную Марину. Стоя в дверях и глядя, как он расшнуровывает ботинки, сестра странно молчала, шмыгала носом и механически разглаживала складки передника.

— Что-то случилось? — без особого интереса осведомился Аркадий.