Виктор Дан - Хутор Дикий

– Вы могли бы через сельсовет заставить Гонтаря починить забор.

– Сомневаюсь. Попробуй найти еще свидетелей, хоть это случилось на глазах у многих. Его заботливая мамочка здесь и в райцентре свой человек. Могущественная женщина, причем любит показать всем свои возможности. Дешевле себе будет потратить полдня и починить, иначе завтра в мое отсутствие уже без свидетелей он разнесет не одну секцию, а весь забор.

– Неужели нет на него управы?!

– Представьте, что нет. Никто такими пустяками ради дачника, простого городского инженеришки, пусть даже энергетика цеха на оборонном заводе, заниматься не станет. Здесь связи и деньги всемогущи. Искать защиты не у кого… А драться с ним не буду. Может плохо кончиться. Бубырь уже вразумлял его. Едва не сел в тюрьму… Надеюсь только, что скоро уйду на пенсию и поселюсь здесь. В городе сейчас не проживешь, а здесь можно. Земля, она была и есть кормилица…

– Советую вам следующий раз обращаться прямо к нам в прокуратуру. Обещаю помочь.

– Вы тоже не станете заниматься пустяками…

– Это не пустяки. Тем более что есть экономический ущерб. Личность и собственность должны быть неприкосновенны.

– Хм! Звучит так же многообещающе, как экономика должна быть экономной…

– Ваш скепсис понимаю, но преждевременную капитуляцию не одобряю.

– Это не капитуляция, а разумный способ выжить в наших правовых “джунглях”. “Худой мир, лучше любой ссоры”, – кажется, так говорили наши мудрые предки. Вы поймите, они тут скубутся, завидуют друг другу, но повязаны очень сильно. Тот друг или кум, тот сват или брат… Так же и местная милиция: городской для них чужой, а этот хоть прохвост, но свой…

– Вы заговорили почти стихами…

– Эти стихи сочиняю уже который год.

– Мы слишком удалились от основной темы. Вы видели Алевтину Петровну в тот день?

– Да, мимолетно. Когда я уже уходил домой, она вышла со своего двора с банкой в руках. Банка была пуста, и я подумал: “Идет за молоком”. Еще появилась мысль задержаться на час-полтора и самому купить молока. У Виктора как раз была дневная дойка. Но сразу передумал. Гавриленко берет дорого, на рынке дешевле. Да и терять время не хотелось.

– Это было в четырнадцать часов?

– Плюс-минус пять минут…

– Спасибо за помощь. На прощание прошу не забывать, что есть все-таки власть, прокуратура.

– Власть всегда была занята защитой государства, то есть себя. Мелких сошек, вроде меня, она просто не замечает.

– Но времена меняются!

– К сожалению, не так быстро и не в том направлении…, – последнее слово осталось за дачником, и Михаил смирился с этим. У него просто не было времени на дискуссии.

Что-то еще удерживало Михаила от посещения дома Пантелеймона Сирко. Возможно понимание сложности предстоящего разговора. Осталась еще одна одинокая женщина, Евгения Цурко, воспитательница детского сада села Рябошапки. По документам в райисполкоме Михаил установил, что она купила этот дом пять лет назад и переехала жить с двухлетним сыном. Это по документам. На самом деле, как рассказала Мария, сына она забрала от своей матери только через год. Естественно, нужно было обжить дом. Вероятно, потребовался ремонт и прочее. Михаил постоял у забора дома, где по всем признакам хозяйка отсутствовала. На каждую серию ударов по металлическим воротам, обшитым листовым железом, собака во дворе отвечала ленивым лаем, даже не покидая конуры. После третьей серии Михаил направился к дому Сирко. Евгению он посетит еще раз перед уходом из хутора.

Дом Пантелеймона с улицы обнесен таким высоким и непроницаемым для глаза забором, что даже рослый Михаил не мог заглянуть во двор. Он уже собрался стучать, как услышал громкую ругань и невольно задержался. Женский старческий голос, не иначе Фекла, вопил:

– Ледацюга! Бовдур! Полез на чердак набрать кукурузы и там спит. Послал Господь на мою голову мужа. Всю жизнь то спит, то гуляет. Свиньи не кормлены… Я уже в доме убрала, борща наварила…

– Пе-ре-тру-ди-ла-ся! Где я сплю?! – раздалось откуда-то сверху, – Ты тут была хоть раз?! Посмотри, что здесь творится. Просил Катерину убрать очистки в сарай… Сами вы ленивые суки!

– Вы там были двадцать раз. Ну забыла! Могли бы сказать еще раз, не переломились бы. И так на работе и дома, как проклятая. Ни радости, ни отдыха. Мама, не давайте ему обедать, чтобы не лаялся…

– А палкой не хотите! Я свое отработал и на хлеб получаю.

– Вот сейчас лестницу уберу и сидите там лайтесь сколько влезет, – это была Екатерина.