Елена Арсеньева - Твой враг во тьме

Послышался неразборчивый скрежет, означавший, видимо, вопрос, на который тут же последовал ответ:

– Да ни хрена не говорили! Вообще ни слова! Узнали дорогу – и поминай как звали. Хотя нет, хиляк обмолвился: дескать, из-за радива… словом, радикативный контроль. Только что я, контроля такого не видел?

– Мама родная, – тихо сказал Андрей. – Ушам не верю…

– Да, похоже, насчет извилины – это ты крепко лопухнулся, – наконец обрел дар речи не менее ошеломленный Дмитрий. – И не так уж он, надо полагать, пьян был, этот деревенский Штирлиц! Уж не тетка ли Лизавета у него за радистку Кэт? Или автономно работает? И кому же на нас стучит это чмо? А главное – зачем?

– За-га-доч-но… – пробормотал Андрей. – Ну ничего. Скоро увидим. Вон, горелая роща впереди – значит, выходим на финишную прямую к разгадке.

Баба Дуня сообразила мгновенно: толкнула Лёлю в угол, за выцветшую ситцевую занавеску, где стояли железная кровать под неуклюжим лоскутным одеялом и маленький сундучок.

– Сиди тут! – выдохнула баба Дуня и отпрянула, а в следующую минуту скрипнула, открываясь, дверь, кто-то тяжело ступил на порожек – и раздался голос, такой тяжелый, как бы негнущийся, что, чудилось, ложка в нем застрянет, будто в переваренной каше!

– Здорово, хозяева. Чего отсиживаетесь от общего горя?

– Здоровья и тебе, господин староста, – откликнулась баба Дуня, и Лёле почудилось, будто ее голосочек дрожит.

Господин староста, ну надо же! Развели тут какие-то китайские церемонии. Правда что – уж не провалилась ли Лёля ненароком в какую-нибудь темпоральную дыру: то ли в пору крепостного права рухнула, то ли чуть поближе – во времена оккупации угодила? Господин староста… Как же его называла баба Дуня? А, Ноздрюк!

– Чего, говорю, отсиживаешься? – гулко, будто в бочку, повторил Ноздрюк. – Не слыхали, что ли, про похороны? Для такого дела всех от работ освободили, чтоб по-людски простились с покойницей, а вы тут…

– А я не каторжная, чтоб меня освобождать, – попыталась дерзить баба Дуня. – Стара уж по людским сборищам таскаться. Да там и без меня, я чай, охотников убиенную страдалицу помянуть…

Лёля едва не ахнула. И Ноздрюк, конечно, сразу прицепился к невзначай уроненному словечку.

– То есть как это – убиенную? – Голос его построжал. – Откуда такое? Почему это – убиенную?

– Ну а что, скажешь про нее – в бозе почила, да? – огрызнулась баба Дуня. – Не в своей же постели померла. С лестницы убилась – значит, убиенная!

Ловко вывернулась старушечка, ничего не скажешь. Ужом вышла!

Лёле удалось перевести дух. Тут она заметила, что занавеска не вполне смыкается со стенкой, и осторожно приникла к щелке.

Первое, что увидела, – это стол, уставленный остатками еды. Посредине возвышалась бутылка с «божьими слезками», заткнутая свернутым обрывком газеты. Тут же стояли две стопочки. Лёле был виден сидевший на сундуке Алексей. Прижав к себе козленка, он поверх кудрявой серой головки испуганно смотрел на стол.

О господи, да что же баба Дуня не скрыла следы их пиршества?! Не успела, наверное. Уж больно неожиданно нагрянул Ноздрюк.

Но, может быть, он уже и уйдет? Не заметит предательских стопок?

Зря надеялась.

– Да ты, гляжу, все же поминаешь соседку? – прогудел староста, но голос его звучал чуточку звонче, оживленный насмешкою. – Все как у людей: закуска, выпивка. Неужто в одиночестве спиваешься, а, бабуль? Хотя нет – две стопки, вижу. А собутыльника своего куда подевала? Небось за занавесочку спрятала?

У Лёли подкосились ноги. Ее бросило в жар, потом в холод. Пол уже гудит под тяжелыми шагами… Ноздрюк идет к ней. Попалась!

И вдруг Леша сорвался со своего сундука и метнулся к столу. Плюхнулся на табурет, схватил Лёлину почти полную рюмку, неумело, причмокивая, осушил ее до дна. Брякнул уже пустую о стол, нашарил огурец, остывшую картофелину, начал медленно жевать, закрыв глаза. Похоже было, самогонка сразила его с полуглотка.

Ноздрюк минуту стоял разиня рот. Потом хохотнул:

– Мать честная! Да ты, Лёха, никак и впрямь человеком становишься? Ну надо же, я думал, так себе, тварь насекомая, ползает да пищит, ждет, кто б его к ногтю прижал, а гляньте-ка: глушит первача, что твой мужик! Молодец! Ай, молодец, дурак!

Лёля увидела большую веснушчатую руку, которая легла мальчику на голову, грубо взъерошила волосы. Алексей рухнул лицом в стол.

Баба Дуня зажала рот рукой, но с места не двинулась.

– Гляди, старая карга, – пророкотал Ноздрюк, усмехаясь, – и внучок кончит, как мамка его. Ладно, на первый раз смолчу, не стану в усадьбе докладывать про твои фокусы самогоночные. Но гляди у меня!