Галина Романова - В любви брода нет

Поначалу она отказывалась есть и все старалась выяснить, почему она здесь и что с ее сыном. Кричала, плакала, пыталась брыкаться настолько, насколько позволяла ей цепь, которой она была прикована к камням. Она даже кидала в этого типа тарелки с едой и выливала воду. И тогда… Тогда он заставлял ее съесть все, что она бросила на землю. Заставлял, прижав ее лицо к земле, больно удерживая за шею и все время шепча ей:

— Ты будешь жить, сука. Будешь жить и жрать, если хочешь, чтобы твоего сына не зарыли живьем на твоих глазах.

Верочка сразу поверила, что так и будет, если она ослушается. Хотя не понимала, почему до сих пор они живы.

Ее квартира и вещи, все вещи, что она оставила там, торопясь сбежать… Именно они стали причиной ее пребывания в этом темном подземелье. Она якобы подогрела корыстный интерес преступной группировки, излишне живописуя свое жилье и набивая цену. Они прониклись, и она попалась. Попалась так бездарно, как глупая, наивная курица. И самое главное, что никто не станет ее искать! Ни ее, ни Данилку!..

Про сына она старалась не думать, потому что мгновенно впадала в безумство и начинала биться головой об осклизлые холодные камни. Иногда наступало благодатное беспамятство, иногда ей удавалось надолго заснуть, но, когда сна не было и разум работал особенно четко, Вера просила себе смерти.

Но и в этом ей было отказано, и ей очень хотелось бы знать — почему.

Ответ, как ни странно, она получила все от того же страшного человека.

Прошлым днем он оказался на удивление разговорчивым. И пока она без аппетита жевала вареные слипшиеся макаронины и запивала их затхлой водой, он вдруг проговорил:

— Скоро твои мучения закончатся.

— А-аа, понятно, — отозвалась она, впрочем, без особой заинтересованности. — Меня убьют?

— Не-а, это нужно было сделать раньше. — В его голосе не было никаких чувств, но ей почему-то стало казаться, что убивать ее он не хочет. — Мужик твой богатый?

— Наверное. Мы в разводе…

— Это я помню. Но сына-то он любит?

— Да, любит. — Верочка часто заморгала, пытаясь не заплакать, при нем этого делать нельзя. Но всякое напоминание о сыне было хуже любой пытки. — Он… Данилка… жив?!

— Не переживай. Он в порядке. Сначала капризничал, теперь смирился. Так отец, значит, любит его! Ну вот! — на подъеме заявил ее охранник. — Если любит, значит, согласится заплатить выкуп. Это я, между прочим, придумал! Хотя все считают, что вы давно мертвы. А я оказался на этот раз хитрее, так-то…

Больше он не сказал ни слова, собрал в пакет железные миски, забрал ведро с помоями, спустя несколько минут вернулся с пустым и густо засыпанным хлоркой. Подхватил с каменного выступа оплывшую свечу в подсвечнике и ушел в темноту.

Когда огонек уже сделался размером со спичечную головку, Вера вдруг прокричала:

— А где та женщина?

— Которая? — недоуменно отозвался издалека мужчина.

— Та, что кричала все время? — Почему-то ей было важно об этом узнать. Обретя надежду, Вера тут же захотела, чтобы и у других она появилась.

— Светка, что ли? Нет ее больше, — запросто ответил он, словно речь шла не о человеческой жизни, а об использованном полиэтиленовом пакете.

И ушел. А Верочка снова осталась одна и, пока не провалилась в спасительный сон, очень долго и напряженно размышляла.

Если ему верить, то выходило, что этот охранник кого-то ослушался и, вопреки монаршей воле, оставил в живых ее и Данилку. Кого он мог ослушаться, Верочка приблизительно догадывалась.

Высокая женщина с красивым нервным лицом… Инга Витальевна… Черный ангел, продавший душу дьяволу, наверное, не единожды…

Это с ней Верочка заключала сделку по продаже своей квартиры. Ей поверила свою душевную боль, прося сохранить все в тайне. Она же и присвоила все ее, Верочкины, деньги. Вера видела их, прежде чем провалиться в обморочный сон. Толстые пачки денег, много пачек, плотно устилавших дно черного кейса, который хозяйка достала из сейфа. Они тогда в радостном и тревожном предвкушении переглянулись с Данилкой, тот, дурачок, даже их погладил, словно не верил, что все это теперь принадлежит им.

Потом было чаепитие под светскую беседу. Чай вносила красивая длинноногая секретарша, и, кажется, ее звали… Света. Неужели это ее страшные крики доносились до Верочки все время?! А теперь, он сказал, ее нет! Что это значит?! Только то, что она умерла?! Боже, как иногда бывает страшно! Так, что хочется закрыть глаза и больше никогда не открывать их снова. Это можно было бы и не делать, поскольку мрак был полным и абсолютным, но Верочка все равно открывала глаза, хотя бы ради того, чтобы не разучиться моргать…