Марина Серова - Я стою миллионы

— Да знаю я, — огрызнулся Жофруа, — я же сказал: деньги будут, давай лучше ширево, у Фрица всегда клевый героин.

— Подожди, когда будут?

— Может быть, через месяц, но для этого ты должна помочь мне.

— Что я должна делать?

— Практически ничего, молчать, а когда спросят, отвечать так, как я тебе скажу.

Они пошли на кухню. Воспользовавшись этим, я пробралась к двери и, осторожно повернув замок, вышла из квартиры.

Париж

25 мая

22 час 25 мин

Фигура Бронштейна на какое-то время оказалась отодвинутой на второй план, не по моей, впрочем, вине. Тем не менее необходимость встретиться с ним заставила меня позвонить в Нью-Йорк. После двенадцатого гудка трубку наконец сняли.

— Алло, кто это? — раздался в трубке недовольный заспанный голос.

В Нью-Йорке было около четырех утра, поэтому я могла себе представить возмущение абонента, но я так долго его разыскивала, этого неуловимого Бронштейна, что сейчас беспокоила его в такую рань не без некоторого злорадства.

— Мистер Бронштейн? — поинтересовалась я.

— Да, это я, что вам нужно? — раздраженно спросил он.

— Всего лишь удостовериться, что вы дома, — ответила я и положила трубку.

Я завтракала в ресторане аэропорта Орли, до вылета оставалось больше часа. Заказала филе миньон с грибами и красное вино.

— У вас не занято? — Подняв глаза, увидела Джона Горбински.

— Доброе утро, — улыбнулась я, — присаживайтесь, пожалуйста.

— Вы, как я вижу, времени зря не теряете. — Он сел напротив меня и жестом подозвал официанта. — Как продвигается расследование?

Горбински был на редкость спокоен, слегка мрачен, но, как всегда, подтянут.

— Мне кажется, что я недалека от цели. Картина потихонечку начинает вырисовываться. Я должна предупредить вас, будьте предельно осторожны в ближайшие дни, если я права, вам грозит серьезная опасность.

— Я, конечно, ценю вашу заботу, но все это смахивает на детективный фильм, — с легкой усмешкой сказал Джон Горбински.

— Не забывайте, какая у меня профессия, прошу вас отнестись серьезно к моим словам.

— Если бы вы хотя бы объяснили мне, в чем дело. — Джон поднял на меня свои светло-голубые глаза.

— Пока не могу сказать ничего конкретного, ведение дела требует предельной осторожности и сосредоточенности. Поверьте на слово, тот, кто заказал убийство Эрика, не остановится еще перед одним.

Горбински принесли тюрбо в томатном соусе а-л\'эспаньоль.

— Скажите, Джон, вы не знали, что Эрик был женат?

Джон поморщился, как от зубной боли, и, прежде чем ответить, выдержал небольшую паузу. Я подумала, что он делает это для того, чтобы не дать сразу выплеснуться эмоциям, которые переполняли его. Но руки Горбински были очень выразительны, жесты отражали и подкрепляли выражение глаз, руки и глаза работали, дополняя друг друга.

— Недавно узнал. Это известие не обрадовало меня. — Он тяжело вздохнул.

Если на террасе кафе во время разговора с Жаклин Фарно Горбински был опечален, но настойчив, то сейчас он был растерян. Весь его деловитый лоск улетучился, как облачко тумана под жаркими полуденными лучами.

— Вы видели ее?

— Приезжала на следующий день после похорон, видимо, хотела показать себя. У нас такие дела, я имею в виду наследственные права, обычно решают на уровне адвокатов.

— Как она себя вела?

— Я лишь удостоверился, что был прав, когда отговаривал Эрика от этого брака. Вы знаете — на похоронах она не была, ей нужны только деньги. К сожалению, она может их получить. Боже мой! Эрик, Эрик… — покачал он головой.

— Она приезжала одна?

— Одна, — коротко ответил Горбински.

— После похорон вы общались с Бронштейном?

— Только по телефону, я вылетел в Европу раньше, чем он появился в Нью-Йорке. Вы с ним так и не встретились?

— К сожалению, нет, а мне хотелось кое о чем его расспросить. Кстати, вы в курсе, что Эрик собирался с ним распрощаться?

— Мы с ним говорили об этом, но как-то вскользь. Если бы вы знали, как я раскаиваюсь в том, что столько вещей пускал на самотек! — с чувством произнес Горбински. — Все хотел, чтобы Эрик научился самостоятельности, поручал ему такие ответственные мероприятия! А надо было кое-что еще делать самому или хотя бы контролировать. Эрик, конечно, был молодцом, очень старался… Здесь моя вина… — Горбински провел ладонью по лицу ото лба до подбородка.

Жест отчаянного сожаления и бессилия.

Я не стала его успокаивать, в таких случаях самые проникновенные слова бесполезны. И, может быть, самое лучшее — посочувствовать молча.