Татьяна Степанова - В моей руке - гибель

Но тут в злое Катино самоедство вклинивались иные мысли: если ты обо всем немедленно не расскажешь Колосову и если Степан — действительно ТОТ САМЫЙ, то, если что-то случится, именно ты будешь виновата… В чем?! В чем виновата-то? Положим, он совершит новое убийство? Но с чего вообще ты взяла, что он — тот самый маньяк?!

И все начиналось сначала. Это было как сказка про кафтан, который «шли-шли, нашли, какой кафтан?». Только от этой присказки хотелось реветь белугой.

И в служебной реальности никакой помощи или подсказки Катя не находила. Например, в сводке, которую Катя на этот раз изучала придирчивей, чем журнал мод, никаких данных о событиях в цыганском поселке не значилось. Вообще…

Катя немедленно позвонила в Раздольск Спицыну. Тот рассказал, что ночью у цыган по неосторожности, видимо, по пьянке — праздник у них там какой-то был, ну и наклюкались, мол, Екатерина Сергеевна, — было возгорание. Пожар вспыхнул — сгорело недостроенное строение да две машины.

На место выехал пожарный наряд.

«Значит, это была его сирена, а не милицейская», — про себя отметила Катя.

Спицын осторожно предположил, что, по некоторым данным, в цыганском поселке, возможно, до пожара вспыхнул какой-то конфликт — «пьяные ж все они были, и рожи у половины разбиты».

Но никаких жалоб со стороны цыган не поступило. «Оно и понятно, Екатерина Сергеевна, — заметил Спицын, усмехнувшись в трубку. — Когда цыгане в милицию свои болячки несли?»

Катя настойчиво допытывалась: не было ли «на пожаре» погибших? Спицын успокоил: нет, не было. «Скорая», правда, приехала, но только к одной женщине — у нее случился сердечный приступ. Откачали, она от госпитализации отказалась. Цыганка ж — они докторам не верят.

Значит, Лейла и ее сын живы. Слава богу! Катя перевела дух. Хоть и против своей воли, но она все же бросила Лейлу в беспомощном состоянии. Хорошо, что обошлось.

Однако мирный тон Спицына не только порадовал, но и встревожил: итак, в Раздольске и не подозревают, что действительно произошло у цыган ночью. Цыгане молчат. И будут молчать, они милиции не верят. Возможно, при случае когда-нибудь поквитаются со Степкиными штурмовиками из школы, и в конце концов все это спустится до уровня банальной разборки.

Катя снова позвонила в Раздольск. На этот раз попросила дежурку соединить с Колосовым — не знала еще, что скажет, как выкрутится, умалчивая о правде, но… телефон Колосова молчал. Дежурный сообщил, что начальник отдела убийств все выходные находился в Октябрьском следственном изоляторе, работая по новому убийству. Катя повесила трубку.

Следовательно, и Колосов ничего не знает. И не узнает, если она не расскажет. Ей почему-то начало казаться, что все в этом проклятом деле теперь зависит от нее. И это было просто непереносимо!

Если она соберется с духом, то Колосову придется докладывать детально, с подробностями, если она хочет, чтобы он выслушал ее, все эти смутные, навязчивые догадки, аллегории, аллюзии выслушал, не отмахнувшись, и понял, что же ее так остро тревожит… Значит, придется все доложить Никите?

Нет. Ни за что. Пока это невозможно. Лучше умереть.

Весь рабочий день Катя металась как в лихорадке. Она из кожи вон лезла, чтобы коллеги не заметили ничего. Словно в омут с головой бросилась в работу — сколько всего накопилось за дни командировки! Заказы на репортажи из «Вестника Подмосковья», еженедельное освещение операций «Арсенал», «Антикриминал», «Мак» на страницах подмосковных газет. Она отвечала на телефонные звонки, барабанила по клавишам компьютера, набирая статью, болтала с коллегами, даже пыталась шутить, но на уме вертелось только одно: о нападении Базарова на цыган, о его ненормальном поведении — известно лишь ей одной. Никто из коллег не подозревает и о том, что Дмитрий в глаза обозвал брата сумасшедшим, «который их всех погубит». А о том, что Степан упоминал и про сломанную шею, кроме нее, вообще никто не знает.

Приятно ли чувствовать себя на раскаленной сковородке?

Попробуйте сядьте — узнаете. Может, и решите, как поступить, когда вас разрывают на части два сильнейших порыва: скрыть все, чтобы об этом никто никогда не узнал, потому что описывать в деталях и подробностях собственное унижение мучительно и стыдно. И одновременно — рассказать все, потому что молчать об этом опасно, преступно, недостойно человека! И не просто человека, а какого-никакого, но офицера при погонах, дававшего присягу и… Господи, как поступить?