Татьяна Степанова - В моей руке - гибель

— Пусть она уйдет, — Степан попытался подняться. — Пусть убирается отсюда эта стерва!

— Катя, идите! — И, видя, что она не трогается с места, Дмитрий надсадно, истерически крикнул:

— Да убирайся же ты отсюда! Сколько раз можно повторять!

Она ждала его в машине минут сорок. Хотела идти пешком — ноги не слушались. Да и куда было идти по ночной лесной дороге? Территория школы была безлюдной и темной. Видно, в эту ночь после налета на цыган никто из учеников, опасаясь возможных осложнений с милицией, возвращаться сюда не собирался. А может, приснилось это все?

Школа, ученики, костры над рекой, цыганский праздник, тот цыганский оборотень — дурачок, юродивый… Катя смотрела на свои руки — они дрожали. На правом запястье были сине-багровые отпечатки пальцев.

Дмитрий пришел один. Сел за руль, сгорбился, спрятав лицо в стиснутые кулаки.

— Ваш брат — настоящий маньяк, Дима, — глухо произнесла Катя.

— Он мой брат.

— Он сотворил с этой своей бандой сегодня такое… Цыгане его действительно теперь надолго запомнят. И он не фашист, я ошиблась. Он просто маньяк. Одержимый.

— Он мой брат. Катя, — повторил Дмитрий.

— Тут в окрестных лесах, на даче уже убили двоих. Здоровых молодых мужчин. Слухи и до вас уже дошли, говорили, помню. Им шею обоим сломали. А только сегодня ваш брат обещал то же самое сделать и Вадьке, когда тот вернется.

Меня ударил тоже в шею, — Катя дотронулась до больного места, Степан…

— Он же болен, Катя! Вы даже представить себе не можете, как это серьезно. Он сейчас за свои слова и поступки не отвечает, поймите вы! Смерть отца все, все усугубила… Катя, ведь он даже на похоронах сегодня не был!

— Не был на похоронах отца?!

Дмитрий горестно покачал головой.

— Я его ждал. Но он так и ж приехал, я думал, что случилось… Серега мне сказал, что вы… ты. Катя, в наши края двинулась. Я сюда в это их чертово логово прямо из ресторана с поминок приехал. Разогнал тут каких-то его придурков. Говорить мне сначала, сукины дети, не хотели, где Степка, пришлось мозги вправлять. Рванул к цыганам — батюшки, а там — пожарные машины, «Скорая», бабы орут, сопляки эти черномазые визжат. Опоздал, в общем. И с вами разминулся, — Дмитрий не смотрел ей в глаза. — Катя, простите нас: меня, его. Степка себя не помнит сейчас. Это не он, это все болезнь, понимаете? Понимаешь ты? Он же не такой… Только я один знаю, каким он был до той проклятой охоты, до больницы… Катя, это все бред, что вы про него думаете, в чем подозреваете… Клянусь вам, он не может никого убить. Ради бога, не губите нас, его, не говорите своим, что произошло.

Прошу тебя — не говори этим своим золотопогонникам, они же как псы, им бы лишь человека схватить, а что он не в себе… Катя, я его утром к врачу отвезу, может быть, удастся его на время в больницу поместить!

— Он там? — Катя смотрела на окна корпуса.

— Да. Я тебя… я вас к нам на дачу отвезу. Потом за ним вернусь. Он мне обещал, дал слово. Катя… Пожалуйста, простите его. И не говорите никому, ради меня, ради Лизы, ради нашей семьи!

Катя почувствовала, как снова комом к горлу подступает тошнота. Дмитрий был очень похож на своего брата. Близнецы: два отражения в зеркале, две копии одной трагической и фарсовой маски — те же жесты, то же лицо, та же интонация, слова, правда, иные…

— Увези меня отсюда, — сказала она хрипло. — И не надо ни о чем меня спрашивать. И просить тоже. Я еще не знаю, Дима, что тебе… вам обещать. И что думать о вас всех…

Всю ночь Кате снилась пустая лодка с обломанными веслами. Она плыла по реке, подхваченная медленным течением. И вода в реке была бурой, глинистой, в ее мутных струях не видно было ни берегов, ни мелей, ни дна.

Проснулась она поздно. Посмотрела на часики — они все еще были на левой руке и даже шли: без четверти одиннадцать. За окном стучал по стеклу дождик.

Проснуться поздним воскресным утром в чужом доме, чужой постели…

Как Дмитрий привез ее вчера в Уваровку на дачу, как их тут встретила встревоженная домработница Маруся, как потом они вдвоем с близнецом взгромоздили ее по лестнице на второй этаж сюда, в эту вот спальню, Катя помнила смутно. Видимо, Дмитрий дал ей в том стакане горячего сладкого чая и какое-то успокоительное, а может, и просто снотворное.

С первого же взгляда, брошенного на обстановку, ей стало ясно: это комната Дмитрия. Он уложил ее в свою постель. Но белье свежее, чистое, крахмальное. А рядом на столике — полотенце и еще какие-то вещи. Мебель в его комнате была самой простой, как и на всех старых дачах. Из новых вещей только видеодвойка на подоконнике да стопка кассет. На столике еще лежало то, чем тут пользовался он, — зажигалка, пачка сигарет. Рядом — фотография в рамке: очень красивая женщина в коротком цветном кримпленовом платье по моде семидесятых годов держит за руки двух серьезных первоклассников-близнецов, обнимающих каждый по роскошному букету гладиолусов. Мать близнецов — первая жена ныне уже тоже покойного Владимира Кирилловича, как помнится, рассказывал Мещерский Кате, умерла от диабета совсем молодой.