Татьяна Степанова - В моей руке - гибель

Листала, а сама думала: что ты бесишься? Ведь, слава богу, все обошлось. Что с тобой? Но…

Но в душе действительно что-то бесновалось. Катя просто физически ощущала это в себе. Она была самой себе противна за то, что знала — вчера ночью, несмотря на побои, она уже готова была ему уступить! Были, были такие минуты в их отношениях, столь брутальных и мелодраматичных. Что проку лукавить перед собой? Да, ее словно магнитом тянуло и, черт возьми, до сих пор еще тянет к этому ублюдку… Она захлопнула брошюрку, швырнула ее в ящик. Хватит вспоминать, какая у него кожа, какие мускулы, какой… нет, ты лучше вспомни иное — как он орал, психовал, как бил ногами цыганку, как ударил и тебя, дуру несчастную! Шея-то вот до сих пор болит. Так же он, наверное, обращался и с Лизкой — Иван вот это подтвердил, да она и сама отлично помнит тот фингал… Но тут Кате внезапно вспомнилось другое — слова Степана о том «как он хотел любить Лизку, как ночи не спал», сердце сжалось. Нет, к черту! К черту такую любовь! Извращенец, ублюдок, фашист, убий…

Она встала, подошла к окну — хорошо, что пришла на работу рано, в пресс-центре пока еще никого нет, но скоро все появятся. Что делать? Как справиться с собой?

Несмотря на все прежние смутные подозрения, несмотря на трагические события ночи, Катя все никак не могла решить: как теперь ей относиться к Степану и, главное, что предпринять, и вообще, надо ли что-нибудь теперь делать?

Мысль о том, что этот парень, возможно, и есть ТОТ САМЫЙ ФИГУРАНТ, которого вот уже три недели ищут в Раздольске, ранила ее сильнее, чем ей бы того хотелось. Она сама не могла понять, что с ней — ведь она теперь вроде бы должна его ненавидеть, а… это никак не получалось!

Человек, о котором вы думали столько и такое разное, и вдруг маньяк-убийца? Неужели это… Да, с психикой у него явно что-то неладно. Да, он странен, агрессивен, неуправляем, непредсказуем в своих поступках. Да, и с тобой он обошелся так, что уж дальше некуда — тут Катя густо покраснела. Достала пудреницу — надо хоть привести себя в порядок, а то наши придут, а она клюква клюквой, но… разве такой румянец стыда спрячешь?

Да, Степка — подонок, да, он чем-то там болен, какой-то болезнью хищников, да, он вел себя вчера как настоящий маньяк, но… все-таки на основе каких-то полубредовых-полуфантастических версий об оборотнях-вервольдах обвинять его, человека ее круга, сына близких и давних знакомых семьи Кравченко, молодого человека из такой известной московской семьи, в тех жутких убийствах — это же…

Катя злилась и негодовала на себя еще и за то, что на этот раз ну никак ей не удавалось воскресить в душе своей того бдительного милиционера-стража, что надоедал ей своими советами и напоминаниями об осторожности при поездке к цыганам. Милиционер словно воды в рот набрал. Слишком уж много личного связывало Катю с близнецами: переступить через эти чувства, видно, было выше ее сил. А потом ведь для того, чтобы переступить через себя и наконец вспомнить о своем профессиональном долге, начать вести себя соответственно дать волю всем своим подозрениям, поделиться ими с «компетентными лицами» с Колосовым, например, — надо же сначала рассказать всю правду о том, что с ней произошло ночью. Рассказать без утайки. Но это было тоже выше Катиных сил.

Она прекрасно знала по своим прежним интервью с психологами из центра «Сестры», что такой вот синдром скрытности испытывают сразу после нападения все женщины, да и мужчины, оказавшиеся в сходной ситуации. Жертвы не желают говорить о своей беде, не желают вспоминать, делиться.

Кому-то надо меньше времени на адаптацию, кому-то больше… Кате, конечно, крупно повезло — ее спасли. Но рассказывать кому-то, как ее спасли от Степки Базарова… даже самым близким своим людям — Вадьке, Мещерскому, тем, кто всегда был с ней, всегда желал ей только добра, было бы сейчас для нее настоящей мукой.

Говорить же о Степане с Колосовым представлялось совершенно невозможным.

И как водится у всех слабых духом женщин, которые переломить себя не могут, Катя начала себя невольно уговаривать, успокаивать: в принципе, ну с чего ты все-таки взяла, что Степан — тот самый? Маньяк, убийца — все это снова игра твоего воспаленного воображения. Ты ринулась к цыганам на волне его, окрылившись идиотским капризом полюбоваться на «настоящего оборотня», оказавшегося местным юродивым, а на деле попала в руки другого ненормального, который тебя… Нет, которого ты когда-то сама же… О господи, «когда люди что-то очень хотят — надо это делать» — разве он не был прав? Разве не тебя влекло к нему? А Степан все замечал, все видел. И решил пойти тебе навстречу, всем твоим желаниям… А разве это нечестный поступок? Грубый, животный, откровенный, но честный. Суперсамец. А ты что себе воображала? Хотела — делай. Желала — получи. Не хочешь теперь — некуртуазное обращение не устраивает? Испугалась… Ах ты, лживая тварь, — так найдутся средства тебя проучить, принудить к покорности. Чем это не честный, не настоящий мужской поступок? Чем не извечная борьба полов?