Душан Митана - Конец игры

«Когда я пишу, то всегда начинаю так, словно передо мной задача по геометрии — даны: такой-то мужчина, такая-то женщина, такая-то среда. И вопрос: что именно могло бы довести их до крайности?» — сказал в одном из интервью Жорж Сименон. Точно такой вопрос ставит перед собой и Душан Митана в романе «Конец игры». И решает он задачу со всеми известными, — неизвестно лишь поначалу, что кое-кто из них скрывает под маской.

Итак, обратимся к исходным данным. «Такой-то мужчина» — это молодой, но вполне преуспевающий телевизионный режиссер Петер Славик. «Такая-то женщина» — его жена Гелена Барлова, редактор рубрики, посвященной событиям культурной жизни, в одном из популярных братиславских еженедельников. Мы узнаем о ней многое, включая любовь к афоризмам и круг ее чтения, куда входят, кстати, Достоевский и Толстой, Шукшин и Айтматов, Распутин и Бондарев, Зощенко, Ильф и Петров. Узнаем дату ее рождения: 3 марта 1945 года; узнаем, что в момент смерти ей было 35 лет (следовательно, действие романа происходит в 1980 году), что она на четыре года старше мужа и вместе они прожили семь лет.

Однако, несмотря на, казалось бы, столь внушительный для их возраста стаж супружества, между ними всегда ощущался такой же психологический «барьер», как между героями известной повести Павла Вежинова. В отличие от вежиновской Доротеи Гелена не умела летать, но она испытывала буквально физическое отвращение к бескрылой будничной жизни. И потому все старалась превратить в игру — и профессиональные занятия, и семейные отношения. Разносторонне одаренная, но не слишком целеустремленная, Гелена все делала как бы шутя, и все давалось ей легко. Больше всего на свете боялась она однообразия, скуки; ее беспокойная натура постоянно требовала перемен. «И даже эта вечная смена масок относилась, по всей вероятности, к профилактическим мерам. Она постоянно меняла прическу, цвет волос, — пишет о ней Митана. — Она с радостью что ни утро меняла бы даже кожу, но, к сожалению, приходилось довольствоваться лишь очередным платьем».

Если взбалмошная Гелена с ее настоятельной потребностью к «сбрасыванию кожи» сохраняет в себе живую душу, то у ее рассудительного супруга яд себялюбия и приспособленчества, по сути, омертвил душу (не случайно автор в виде подсказки читателю кладет на видном месте гоголевские «Мертвые души», которые Славик по обыкновению читал в ванне).

Еще два столетия назад прославленный мастер иронически-мудрых сентенций Георг Кристоф Лихтенберг заметил: «Постоянно оказывается, что так называемые «дурные люди» от более основательного изучения их выигрывают, а «хорошие» от этого теряют». Так получается и с героями Митаны: по мере того как мы узнаем их ближе, «добропорядочный» Петер Славик все больше теряет в наших глазах, а Гелена, за которой стоустая молва утвердила далеко не безупречную репутацию, — выигрывает.

С особенной тщательностью анатомируется в романе омертвелая душа Петера Славика. В нем с известной долей гиперболизации воплощен определенный тип современного молодого человека, замеченный автором в столь хорошо знакомой ему среде творческой интеллигенции. Это тип граждански инфантильного эгоиста, который ради карьеры готов шагать «поверх барьеров» сговорчивой совести, тип ловкого приспособленца, умеющего цепко ухватиться за подол госпожи Удачи и продвинуться намного выше уровня своего таланта или компетентности (вспомним получивший международное распространение «принцип Питера»).

Весьма показательно виртуозно проделанное Славиком еще в самом начале «творческого пути» превращение «из беспощадного Савла в рассудительного Павла»: обратив на себя всеобщее внимание дерзкими разносными рецензиями, «показав когти» как нелицеприятный критик, он вдруг с ошеломляющей легкостью совершил «тактический» кульбит, став в позу «объективного» ценителя чужих работ, — столь же разительную перемену в своих настроениях объяснил отнюдь не беспринципностью, а естественным «возмужанием», возросшим чувством ответственности. На самом деле им двигало исключительно желание открыть себе «путь наверх», даже ценой потери старых друзей и уважения окружающих.

По чистой случайности специализировавшись на инсценировках литературных произведений, Славик все же отдает себе отчет, что он лишь удачливый ремесленник, что, «воскрешая» мертвые буквы, мало-помалу утратил контакт с живой реальностью. Тем не менее он лелеет честолюбивую мечту снять «фильм своей души», который потряс бы людей, заставил бы их взглянуть на мир его глазами. Славик помышлял о том, чтобы запечатлеть жизнь in flagranti, «на месте преступления», но вышло так, что жизнь поймала его на месте преступления. И преступление это оказалось лишь молнией, высветившей пустую, но тщательно замаскированную для окружающих пропасть души Петера Славика.