Анастасия Валеева - Летом в Париже теплее

– Захарыч накликал на себя несчастье. Зло в квадрате – вот что такое Захарыч. Но он проиграл битву. Он мертв, – побледневшие губы Яны замерли и точно одревенели.

– Мертв? – поразился Руденко.

В эту минуту в дверях спальни показался скорбный кортеж: санитары несли на носилках прикрытое куском черного полиэтилена тело, за ними шел врач и еще мужчина в штатском.

– Еще один жмурик, – со вздохом проговорил Три Семерки, и было не понятно, кого он имеет в виду: Гущина или Захарыча.

Когда за санитарами захлопнулась входная дверь, Яна почувствовала сильное желание выпить. Она не могла скрыть облегчения – труп в спальне, согласитесь, несколько расстраивает нервную систему.

– Выпьешь со мной? – предложила она Руденко, который сидел так неподвижно и с таким сосредоточенно-отстраненным выражением на лице, словно впал в транс.

– Что? – торопливо переспросил он, очнувшись.

– Вы к сестре Захарыча ездили?

– Ее постоянно нет дома. Я каждое утро звоню ей, ребят посылаю – все безрезультатно. Похоже, Захарыч сам смылся и сестру спрятал, – заученным монотонным тоном произнес он.

– Я же сказала, что его нет в живых, – мрачно усмехнулась Яна. Возможно, это к лучшему, что Вероника находится в СИЗО, иначе она была бы тоже убита. Ведь убийца – на свободе. Он хитер, изворотлив, жесток, беспринципен, изобретателен, коварен, охвачен жаждой денег и могущества.

– И это Горбушкин?

– Да, думаю, это он. Способности своего воображения, свою жестокость и вероломство он сполна продемонстрировал в постановке спектакля с самоубийством. Он заранее все продумал, подготовил отходные пути, позаботился о тыле. Вот только одного он не сумел предусмотреть…

– Может, ты тогда знаешь, где нам искать труп этого Захарыча? – Руденко с любопытством посмотрел на Яну.

– Сейчас не смогу, – устало произнесла Яна, – я не всемогущая.

– Ладно, – Руденко тоскливо махнул рукой, – сами найдем.

– Ищите, – рассеянно кивнула Милославская, продолжая размышлять вслух. – Дочь Горбушкина выкинула фортель – вернулась вСеменовск, где тут же угодила в лапы к бандитам. Она нарушила запрет, и он страшно переживал за нее. Она поломала его планы, и от нее можно ждать чего угодно.

Яна открыла бар и, отвинтив пробку на пузатой темной бутылке, плеснула себе в рюмку коньяку.

– Не желаешь? Французский. Подарок клиента.

– Эх, – махнул рукой Три Семерки, – давай. Только тихо, – приложил он палец ко рту и шаловливо посмотрел на Яну.

– Чего уставился? – буркнул он Канарейкину. – Бери лист, протокол писать будешь.

Руденко опрокинул в глотку граммов семьдесят коньяку. Крякнув от удовольствия, он живописным жестом, с налетом разудалого лихачества, живо напомнившим Яне казаков, вытер усы.

Оставшись одна, Яна и не думала заходить в спальню. «Завтра, завтра», – твердила она себе. Пока же устроилась на диване и включила телевизор. Прослушала новости, сводку погоды, едкие комментарии телеведущих, репортажи с места событий… Потом зевнула и принялась щелкать пультом, переключая каналы. Ей повезло – она наткнулась на передачу, посвященную французской живописи. Прибавила звук и стала слушать, неотрывно глядя на экран, где, поражая образом горчайшего отчаяния и хрупкой надежды, плыл «Плот „Медузы“. Голос за кадром рассказывал о творчестве Жерико, потом лихо перескочил к Делакруа. На экране развернулась панорама боев на баррикадах – „Свобода, ведущая народ…“ Потом экран расцвел голубыми танцовщицами Дега, их непропорционально длинные ноги были похожи на циркули, застывшие в наклоне головы будили впечаталение чего-то неживого, стилизованного, скованного и аморфного.

И тут Яну точно током ударило – перед ее глазами предстало полотно Эдуарда Мане «Олимпия». У нее потемнело в глазах. Все фрагменты таинственного изображения, увиденные ею в состоянии транса, забытья, дремы вдруг чудесным образом выстроились перед ней, а недостающие дополнили картину, превратив ее в настоящий шедевр. Она увидела розовато-красную бабочку, некогда вспорхнувшую в серые сумерки далекого неведомого города. Теперь это был кокетливый бантик, рдеющей в черной густоте волос женщины, в свободной позе лежавшей перед ней. А тот таинственный незнакомец стал услужливым арапчонком, держащим корзину цветов у ног красавицы.

У Яны сладко и мучительно сжалось сердце. Эта картина была не просто картиной, она содержала в себе тайный смысл. Она должна была что-то раскрыть. Это был намек на разоблачение тайны.