Эрнест Хорнунг - В руках Божьих

Пуля прошила мне бедро, просверлила кость, не задев, к счастью, седалищного нерва; боль могла бы быть и сильнее, но я, конечно, рухнул как подкошенный. Мы ползли по-пластунски, чтобы атаковать холм и таким образом расширить наши позиции, и именно в этот момент обстрел стал еще сильнее, несколько часов мы не могли двинуться ни вперед, ни назад. Не прошло и минуты, как сквозь этот шквал ко мне прорвался Раффлс, а уже в следующую я лежал на спине за скалой, и он, наклонившись надо мной, разматывал бинт, все это в самом пекле перестрелки. Все в руках Божьих, сказал он, когда я попросил его наклониться пониже, но в какой-то момент мне показалось, что его голос изменился. Однако он сделал мне одолжение, стал вести себя осторожнее и, после того как оттащил меня в укрытие, спрятался сам. Так мы и лежали вместе, распластавшись в вельде под палящим солнцем и утихающим огнем перестрелки, и мне, пожалуй, надо теперь описать вельд, как он как будто плывет, поблескивая огоньками, перед глазами раненого. Я зажмуриваюсь, чтобы припомнить эту картину, но все, что я вижу, — это озабоченное загорелое лицо Раффлса, он то склоняется к прицелу, то проверяет, каков результат, брови подняты, глаза широко открыты, а вот он оборачивается ко мне и бросает фразу, которая заставляет расплыться в улыбке мои крепко сжатые губы. Он все время болтает, но я знаю, что это только ради меня. Удивительно ли, что я совсем не видел, что происходит за ним, ни на дюйм? Он был для меня всей битвой, а когда я теперь вспоминаю об этом, он был для меня и всей войной.

— Ну как, может, закуришь? Это тебя оживит, Кролик. Нет, вон ту в серебряной обертке, я специально для тебя приберег! Вот огонек. Итак, Кролик закуривает сигарету «Салливан»! Все внимание нашему Кролику!

— По крайней мере свалился я точно как кролик, — сказал я, выпуская дым в небесную голубизну, мне так хотелось, чтобы эти единственные облачка подольше не таяли. Мне было жарко, как на углях, от головы до одной ноги, другая нога просто мне больше не принадлежала.

— Подожди минутку, — нахмурился Раффлс, — вижу серую фетровую шляпу, надо бы добавить ее к общему счету. Подожди-ка, нет, не вышло! Придется повторить. Ого! Магазин-то пустой. Как там сигарета, Кролик? Чудно, наверное, курить «Салливан», лежа в вельде с дыркой в ноге?

— Мне от нее вроде полегчало…

Раффлс, опустошая свой патронташ, только внимательно посмотрел на меня.

— А ты помнишь, — тихо сказал он, — тот день, когда мы в первый раз задумались о войне? Я так и вижу розовый туман над рекой, чувствую его легкое прикосновение; тебе не хочется еще раз это почувствовать? «Ужасная резня, ужасная резня» — лицо того парня, оно у меня перед глазами, и вот пожалуйста, все, о чем он кричал, перед нами. Трудно поверить, что прошло всего лишь шесть месяцев!

— Да, — вздохнул я, — мы сначала долго раскачивались.

— Слишком долго, — быстро подхватил он.

— Но когда раскачались, — продолжил я и про себя пожалел, что мы это сделали, — то быстро и распалились.

— И ввязались в драку, — весело рассмеялся Раффлс. Он уже зарядил свою пушку. — Ну, еще разок по серой фетровой шляпе, — сказал он, — черт возьми, он ведь стреляет в меня!

— Прошу тебя, будь осторожен, — взмолился я.

— Мой дорогой Кролик, все в руках… ты знаешь чьих. И если уж там что-то предусмотрено, то так, конечно, и будет. Кроме того… ага, это уже ближе!

— К тебе?

— Нет, к нему. Бедняга, для него тоже кое-что предусмотрено, и это приятно… Не вижу, куда попал, а может, и не попал, нет, похоже, конец ответному огню. Что, тебе хуже, Кролик?

— Нет, я только глаза закрыл. А ты говори, говори.

— Это я тебя втравил в это дело, — сказал Раффлс, снова занявшись патронташем.

— Ты что, я рад, что я здесь.

И я в каком-то смысле был рад, потому что мне было страшно хорошо лежать раненым, боль постепенно утихала, правда, это чувство владело мною всего несколько минут, и могу честно признаться, больше я ничего подобного не испытывал.

— Но так хорошо, как мне, тебе еще не было!

— Возможно.

Голос у него дрогнул — или мне это только показалось? Потеря крови и боль, волнами растекавшаяся по всему телу, творили со мной что-то странное. Я плохо воспринимал окружающее, то ничего не чувствовал, кроме пульсирующей боли в ноге, то у меня вовсе не было ноги, зато все остальные чувства были чрезвычайно обострены. И все время играл этот дьявольский оркестр, везде, вокруг меня, на всех этих нечеловеческих инструментах, о чем вам газеты прожужжали все уши. И все-таки я слышал, что говорит Раффлс.