Эрнест Хорнунг: В руках Божьих

— Питер Беллингем! — тихо ахнул Раффлс, а затем мы отдали честь и попытались пройти мимо, но бутылки звякали под формой почти как церковные колокола. С капитаном Беллингемом шутки были плохи.

— Что вы здесь делаете? — не торопясь, спокойно спросил он.

— Ничего, сэр.

— Мародерство запрещено, разве вы не знали? Покажите-ка мне ваши бутылки.

— Мы пропали, — прошептал Раффлс, и мы тут же ретировались на крыльцо, на которое выбрались в такой неподходящий момент.

Наконец офицер почтительно пробормотал названия вин на этикетках.

— Первые благословенные капли в этом светопреставлении. — Он взглянул на нас. — Вы в каком полку?

Я ответил.

— Мне нужны ваши фамилии.

Со страху я назвался своим настоящим именем. Раффлс отвернулся, как будто с горечью сожалея о потере наших трофеев. Я увидел, что офицер с какой-то тревогой изучает профиль Раффлса.

— А твое имя? — наконец рявкнул он.

Но его осипший, изменившийся голос ясно говорил, что он его уже узнал, и Раффлс повернулся к нему, только чтобы подтвердить его догадку. Я не считал, сколько времени они молчали, но в конце концов капитан Беллингем заговорил:

— Я думал, ты умер.

— Теперь видишь, я жив.

— Опять за старое?

— Ничего подобного! — возмутился Раффлс, и я редко слышал, чтобы он так возмущался. — Да, — продолжал он, — это мародерство, и виновный будет наказан. Ты так думаешь, Питер… простите… сэр. Но это же не во время боевых действий! Мы так же, как и ты, выполняем свой долг, старина… сэр.

Множественное число в предложении заставило капитана презрительно глянуть в мою сторону.

— Это тот тип, которого взяли, когда ты уплыл? — спросил он.

Раффлс подтвердил, что это так, и при этом дал клятву, что как волонтеры мы абсолютно честны. Он говорил это с такой страстью, что ему нельзя было не поверить.

Офицер вновь посмотрел на бутылки.

— Да, вино, — сказал он, взгляд его при этом смягчился. — У меня в палатке тоже кое-что есть, — вздохнул он. — Это тут, рядом!

Ни слова от Раффлса, и ни одного, можете не сомневаться, от меня. Потом вдруг Беллингем показал, где находится его палатка, и, добавив, что наше дело требует серьезного размышления, направился в ту сторону, не говоря ни слова. Когда нас разделяло несколько шагов, он вдруг бросил через плечо:

— А это можете прихватить с собой, и я бы посоветовал вам нести их тем же способом, что и раньше.

По пути какой-то военный отдал ему честь и зло посмотрел на нас, когда мы с нашими трофеями прошли вслед за капитаном. Это был наш капрал Коннал, и это воспоминание только отвлекает меня от безусловно галантного капитана, который только что с подкреплением прибыл в нашу дивизию. Я терпеть не мог капрала. В палатке капитан добавил к нашему виски содовую, а когда мы уходили, нагрузил нас спиртным, оставив себе лишь пару бутылок. Успокоившись под воздействием алкоголя, а длительное воздержание позволило нам всем особенно оценить сей факт, наш офицер вскоре был абсолютно убежден, что на этот раз мы выполняем свой долг самым честным образом, и следующие минут пятьдесят того часа, что мы провели с ним, они с Раффлсом взахлеб говорили о крикете. При расставании они пожали друг другу руки, однако мне этот сноб не сказал ни слова.

Ну а теперь о негодяе, который все еще был у нас капралом; оставалось недолго до того, как желание Раффлса исполнилось и он «разбил калитку» этого проходимца. Мы продолжили наше наступление, вернее, ту часть передвижения огромных сил, которая приходилась на нашу долю, и опять попали под жестокий обстрел, где Коннала ранили в руку. Рана была во многих отношениях странной, никто не видел, как это случилось. И хотя повреждены были мышцы, вытекло очень много крови, может быть, поэтому хирург не сразу обнаружил те признаки, по которым позже он мог уверенно заявить, что это был самострел. Ранена была правая рука, и, пока она не зажила, на линии огня капралу делать было нечего; случай был недостаточно серьезным, чтобы добиваться места в переполненном полевом госпитале, и Коннал сам предложил свои услуги в качестве сторожа лошадей, которых мы от греха подальше держали в ущелье. Вот как мы их туда переправляли. В то утро по гелиографу нам приказали выступить в подкрепление, и, достигнув места, мы обнаружили, что противник находится в самой непосредственной близости. Люди могли укрыться в траншеях, а для лошадей не было ничего ближе этого длинного и узкого ущелья, которое шло от нашей линии обороны до линии буров. Так что некоторым из нас пришлось перегонять туда лошадей, по шесть за раз, под свист пуль и вой шрапнели. Я хорошо помню, как совсем рядом со мной одним снарядом накрыло всадника со всеми его лошадьми, помню все это месиво посреди вельда из обрывков сбруи, кусков конского мяса и обагренных кровью лоскутов хаки. Маленький красный флажок, нелепо напоминавший флажки для разметки лужайки в крикете, указывал на единственный покатый вход в ущелье, все остальные склоны которого были обрывисты, и мне, слава Богу, удалось добраться до него живым.