Никита Воронов - Огненный лис

— Совсем уж старикан рехнулся! Книжонку недавно нацапрапал.

— Да вы что?

— Жиденькая такая, в мягкой обложке. Что-то насчет законности… Да ты разливай пока!

В этот момент послышался щелчок дверного замка и в номер вошел голый по пояс Булыжник. Изтатуированный торс его мог поведать искушенному человеку многое о бурном прошлом этого коренного обитателя тюрем, пересылок и лагерей.

Сейчас он жил тихо, почти пристойно. Молодость и здоровье потеряны, а сил осталось только на редкие развлечения с педиками. Впрочем, любил Булыжник и женщин, но общение с ними не давало ему всей той красочной гаммы ощущений, которые хоть на время возвращали старика в прошлое.

— Надо прожить жизнь так, чтобы жаль стало ушедшие годы, — любил он повторять, перекраивая на свой манер слова классика советской литературы…

Коваленко привстал и почтительно поздоровался.

Булыжник в ответ кивнул, выпил рюмку коньяка и загрыз яблочком:

— Ну, как тебе Питер?

— Ох, не давите на больную мозоль, — ответил курьер. — Питер — мечта моя с детства… Прямо балдею от него.

— Ничего, ничего, — покровительственно похлопал его по плечу Болотов. — Еще чуток послужишь — и к нам!

— Хорошо бы. Мне иногда по ночам даже снится… Красиво здесь. Людей вокруг тьма-тьмущая, а ни одной знакомой рожи.

Коваленко осекся и припомнил:

— Кстати… Представляете? Я же сегодня Рогова встретил.

— Кого? — Чуть не выронил рюмку Болотов.

— Помните, был такой? Циркачем его все называли.

— Где? — В один голос рявкнули Болтов и Булыжник. Да так, что прапорщик чуть не зажмурился.

— Где ж ты видел его, милок? Говори, — первым совладал с собой бывший военный врач.

Коваленко описал, на какой улице, когда и при каких обстоятельствах встретился с бывшим осужденным.

Собеседники переглянулись.

— Значит, никуда он в мусоровозе не уехал. — Потер подбородок Болотов. — Там и остался.

— У бабы той самой, — подтвердил Булыжник. — Про которую менты говорили…

— Больше негде. — Булыжник с размаху припечатал ладонью столик:

— Бля, ведь думал же! Парадная там одна, остальные квартиры или вообще нежилые, или дома никого тогда не было.

— Участковый мог и наврать.

— Кому? Нам? За такие деньги? Это он начальству своему может мозги пудрить…

— Значит, гражданочка его спрятала.

— Давай-ка, поднимай людей! — Распорядился Булыжник и с надеждой в голосе повернулся к Коваленко:

— А куда он пошел? Не сказал? Ничего не говорил?

— Нет, — смутился прапорщик. — Мы ведь с ним как-то мельком…

— Домой он дернется, отвечаю! — Болотов уже накинул плащ и замер в дверях номера. — Слушай, Курьев твой где?

— На связи, — ответил Булыжник.

— Пусть Заболотного берет в работу, порасспросит толком! Хватит, нечего больше тянуть. Надо срочно выяснить, на кой хрен он-то со своей шоблой столько лет за Циркачом гоняется.

— Мочить придется.

— Если не расколется. А в общем… В общем, все равно живым оставлять нельзя, Курьев сам понимает. Не мальчик!

— А ты куда? — Булыжник уже взял в руки телефонную трубку.

— Я по своим каналам… Циркача надо по-любому к бабе этой его, спасительнице вернуть. Оттуда уже не соскочит.

Первый раз Павлик Ройтман открыл глаза, когда ночь за окном лишь немного рассеялась, разбавилась фиолетовым цветом. На город готовилось снизойти очередное хмурое утро…

Пьяный ещё со вчерашнего, он лежал на длинном студенческом столе посередине своего музея — в позе покойника и в качестве дежурного по зданию. Стол был заранее притащен из аудитории. В общем-то, именно его Ройтману всегда недоставало для полноценного отдыха — на стульях особо не выспишься, а так очень даже недурно.

Прикинув, что на часах, наверное, не больше пяти, Павел нашарил рукой початую бутылку «Столичной», откупорил, сплюнул пробку и приложился. Сделал большой глоток, потом попытался повторить, но…

Глаза Ройтмана вылезли из орбит, он весь надулся, закашлялся — и выплеснул половину обратно на пол.

— Не пошла, падла… Не пошла.

Павел отерся рукавом и чуть не заплакал.

Пил он с прошлого обеда, много и остервенело. Часам к девяти, когда в управлении кроме Ройтмана и сержанта-«срочника» никого не осталось, он уже блевал на крыльце. Лаял, ругал на чем свет стоит редких прохожих, совал кукиш в окна проезжающих мимо автомобилей, расстегивал ширинку, плясал гопака — словом, вытворял такое, на что способен только в дупель пьяный российский мужик.