Елена Арсеньева - Клеймо красоты

Какие-то мгновения Ирина ошалело таращилась на него, пока до нее вдруг не дошло, что Сергей еще ничего не знает. Они еще не видели убитого Психа!

– Эй, ты чего? – встревоженно спросил старик. – Чего вспомнила, что так побелела?

Ирина ничего не могла сказать – только слабо махнула рукой куда-то туда, где, по ее представлениям, находилась усыпальница, ставшая последним приютом Психу, осквернившему покой мертвых.

Дед споро подхватился, поднял повыше свечу и сделал несколько шагов в темноту. Ирине было видно, как он словно бы споткнулся и начал рассматривать что-то, лежащее у его ног. А там лежал мертвый Псих.

– Еби-чес-кая си-ила… – донеслось потрясенное восклицание Никифора Иваныча. – Птица-то… птица-то его клюнула!

– Птица? – Сергей вскочил, довольно-таки небрежно выпустив Ирину из объятий, бросился к старику. – «Птицы берегися страха ради твоего»? Так это она? Стрела?!

– Ну да, тут испокон самострел был навострен, – совершенно спокойно, как будто о самом обыденном деле, сообщил старик. – Ежели кто сыщется такой гораздый, что через святую мельницу пройдет и потайную дверь отыщет, то уж непременно птица его клювом своим – тюк!

– Клюнула меня, клюнула меня птица счастья завтрашнего дня… – ошеломленно пропел Сергей. – Вот уж верно: за что боролся, на то и напоролся!

– А я думаю, с чего это у меня вдруг от души отлегло? – удивленно произнес старик. – То уж было совсем помирать собрался Никифор Иваныч, и вдруг – откуда что взялось?! Ожил! А птица-то уже вылетела, вот оно что… Если бы сей скаженный Пашка ее из клетки не выпустил, пришлось бы мне, старому, отпирать тебе ковчег. Меня она и клюнула бы. Ну, а раз так – поживем еще, стало быть!

– То есть как – отпирать? – насторожился Сергей. – Ты хочешь сказать, что показал бы мне сокровища?!

– Твои они, – спокойно сказал дед. – Ты письмо прочел, ты меня сюда принес – твои они. Иди… владей. Только помни: это клад не для человека. Для России, которая когда-нибудь да воспрянет к свету и вере истинной.

Сергей кивнул, слепо оглянулся на Ирину, а потом взял у старика из рук свечу и осторожно пошел к черному гробу.

– А ты, милая, что же? – ласково сказал старик. – Неужто и не глянешь?

Ирина, не отвечая, приникла щекой к земле. Силы у нее опять кончились, и совершенно не хотелось тащиться к каким-то там сокровищам. Павел, то есть Псих, говорил, что она даже не представляет, что ищет. Ну не представляет, и не надо. Поскорее бы вернулся Сергей…

И он вернулся. Подошел. Встал рядом – тяжело дыша, с потемневшими, расширенными глазами.

Выдохнул только:

– Да-а… – И опять замолчал, уставившись в стену.

Наконец перевел взгляд на старика:

– Слушай, дед… Закрой их обратно, а? Ну, камни эти и крест. Положи как было.

– Окстись! – слабо выдохнул Никифор Иваныч.

– Ты понимаешь… – Голос Сергея звучал виновато. – Ты понимаешь, мне самому они не нужны. Ну что я буду делать с этим Первокрестом? Да он мне руки обожжет. А для России… нет пока в России такого человека, чтоб я мог ему этакую великую тайну открыть – и знать, что через год не продадут наш славянский Первокрест где-нибудь на аукционе Сотби с молотка. Сейчас такая гадость у нас творится! То из Третьяковки картины похищают, то рукописи из Национальной библиотеки, то Алмазный фонд шерстят, а уж обычных денег украдено – счету нет! Ну сам посуди, дед, как таким людям отдавать национальное достояние?! Нет уж, пусть все лежит на прежнем месте. Может быть, потом…

– Ну, тебе виднее, – помолчав, чуть слышно ответил старик. – Небось еще и развиднеется, еще и прояснится над Россией небушко. Тогда и придешь ко мне, тогда и спросишь с хранителя. А пока, знать…

Перекрестившись, он медленно вернулся к гробу.

– Сережа, – прошелестела Ирина, – Сережа…

– Ну? – набычившись, обернулся он. – Будешь меня уговаривать, зря, мол?

– Да ты что! – вяло отмахнулась она. – Я просто хотела тебе сказать… Знаешь, я до последней минуты думала, что Стас Торопов – это ты.

– А, ста-ста-ста, то-то-то! – хмыкнул Сергей. – Понятно. Ну и что ты собиралась со мной, злодеем, делать?

– Ничего. Мне это было совершенно все равно. Если хочешь знать, я тебя за это еще больше…

Она осеклась, и слово, несказанное, но легко угадываемое, повисло между ними, как замершая в полете стрела.

Сергей долго молчал, потом вздохнул.

– Знаешь что? Когда я увидел тебя в первый раз, подумал, что это она. Ты такая же тоненькая, будто травинка, будто цветок полевой. Иной раз скажешь что-нибудь – а у меня сердце оборвется: ну ее, совершенно ее голос!