Владимир Кашин: Тени над Латорицей

Какая-то большая птица сорвалась с дерева и, чуть не задев голову Павла, медленно и тяжело пролетела над ним в темноту. Павел испуганно отшатнулся, едва не нажав на спусковой крючок автомата.

— Фазан, — тихо произнес Пименов. — Тебя ведь инструктировали. Развелось их видимо-невидимо. Как в заповеднике. Да и собак еще полно. Диких. Когда окончилась война и восстановили границу, по лесам много собак бегало. Здесь, рядом, Тисса, в нескольких километрах отсюда и Латорица. Как раз на стыке границ и расходятся две реки: Тисса — в Венгрию, Латорица — в Чехословакию. Так вот эти бездомные собаки между двумя границами и застряли, постепенно одичали, размножились — это уже не первое поколение. За дичью охотятся, сусликов ловят, мышей. А неподалеку свалка мясокомбината. Ночами там собаки бродячие между собой грызутся. Засядешь в секрет, а они как начнут на тебя из кустов лаять — беда…

— Беда, — согласился Павел, думая о своем: «Понадобилось же судьбе-злодейке загнать меня на целых два года в этот заповедник с непугаными птицами, нетоптаными травами и одичавшими собаками!..» И неожиданно для самого себя он громко рассмеялся.

Смех среди ночной тишины, в дозоре, так удивил сержанта, да и самого Павла, что оба остановились и посмотрели друг на друга.

— Ты что?! — опомнившись, проворчал Пименов. Он даже хотел было дабавить: «Нашел время и место хохотать!», но, взглянув в освещенное луной, зачарованное лицо Онищенко, почему-то вспомнил свой собственный первый выход на границу, первое свое ночное дежурство и вдруг отметил про себя, что у этого вяловатого солдата симпатичное лицо.

— Ну ладно… В конце концов, это лучше, чем все время тосковать.

Сержант посмотрел на часы со светящимся циферблатом — по местному времени был час ночи, и они двинулись дальше по тропинке, проложенной рядом с контрольной полосой: сержант Пименов — впереди, рядовой Онищенко — за ним.

…В ближайшем селе часы показали четверть второго, а на заставе — два часа.

Было тихо. Было спокойно. Казалось, в такой тишине не может произойти ничего плохого. Но это только казалось…

Группа венгерских туристов состояла из семнадцати человек. Пока для них готовили номера, туристы ужинали в ресторане на первом этаже.

В зале, отведенном для иностранных гостей, посетителей было мало. За третьим от входа столиком сидел щеголевато одетый пожилой мужчина с усталым лицом. Он ничего не ел.

За тем же столиком женщина из туристической группы как бы нехотя ковыряла жареную картошку, безо всякого аппетита жевала ее, запивая минеральной водой, и рассматривала зал.

— Как хорошо, что нет этой оглушительной музыки, — сказала она соседу. — И не слишком яркий свет.

Мужчина промолчал.

— Что с вами, Имре? — спросила женщина. — До сих пор болят зубы?

— Невыносимо, — проворчал тот. — Я, пожалуй, пойду к себе. Извините, Тереза, но меня все сейчас раздражает.

Шумно отодвинув кресло, он поднялся и подошел к переводчику. Что-то тихо сказал ему, взял ключ от номера и вышел.

Утром следующего дня ровно в девять туристы должны были по заранее предусмотренному маршруту уехать в Киев.

Девушка негодовала:

— Какое безобразие! Всего-то одиннадцать часов… Неужели ты не мог договориться с этой коридорной? Хоть бы часок еще дала посидеть. Весь вечер испортила. Что за порядки в этих гостиницах!..

Высокий парень в шелковой тенниске, в пиджаке нараспашку и модных полосатых брюках, к которому обращалась девушка, пожал плечами.

— Давай провожу тебя. Где живет твоя подруга? Конечно, обидно, но что поделаешь…

Остановились на мосту через Уж. На реке появились мели, и лишь небольшие озерца воды поблескивали под луной. За мостом в густой темноте спал древний город.

Это было в Ужгороде в ту самую ночь, когда рядовой Павел Онищенко впервые заступил на пост по охране государственной границы.

— Удивительная река, — сказал парень. — Сухо — и курица вброд перейдет, а едва только пройдет в горах дождь — и катятся мутные волны, как на море. К утру, поди, опять разольется. Пока слабый дождик прошел, а в горах сейчас, может быть, ливень…

— «Они были вдвоем, и им хотелось плакать», — проговорила угрюмо девушка.

Парень не сразу понял ее — ведь только что шла речь о неспокойном норове реки.

— Нет, я не уйду! — воскликнула она. — Принципиально не уйду! Я не привыкла, чтобы со мной так обращались. Я им не щенок, которого можно вышвырнуть!

Асфальт был блестящим после дождя, и в нем, как в зеркале, отражались фары поздних машин и фонари.