Олег Игнатьев - Магия крови

Червонец глубже затянулся сигаретой, глотнул дыма.

— С мужем, с этим… барменом который… он у нее, — Червонец покрутил у виска пальцем, — малость того… Все хнычет, как поддаст, что он говно и его надо расстрелять.

— Это еще почему? — насторожился Климов.

— А пойми его! — Червонец сплюнул на пол. — Считает, что на нем кровь человека. Базарит, что кого-то грохнул.

— Может, так оно и есть?

— Да фига два! Он шизанутый. Это Валька, падла, сделала его таким.

— При помощи лекарств?

— Гипнотизирует. В дурдоме научилась.

— Так, — с вопросительной интонацией протянул Климов, давая ему возможность высказаться обстоятельнее. В этом замечании Червонца мерещилась разгадка всего дела.

— Бандура пашет? — мотнул головой в сторону магнитофона Червонец и, услышав от Гульнова утвердительное «да», потер висок: — Тогда лады. А то Валюха, стерва, мясо на меня повесит. Сука еще та.

Он докурил и притушил бычок о ножку стула.

— Подставит, и не охнешь. А я не убивал.

— Вполне возможно, — согласился с ним Климов, по опыту зная, как нелегко изобличить убийцу, непосредственного исполнителя.

— Когда вы у них были? — повторил он свой вопрос, и Червонец признался, что уехал из Ташкента в августе, семнадцатого числа. На следующий день после убийства.

— А зачем вы туда приезжали?

— Должок за ним числился, за Стопарем. Он, сучий потрох, три косых зажал… в отключке был все время, обкайфованный… Я покрутился, покрутился, вижу, толку нет, вот и отчалил…

— После убийства?

— После.

— А труп? Труп куда дели?

Климов понимал, что, задавая скользкие вопросы, можно самому потерять почву под ногами, но все мысли, все ощущения сейчас сжимались в одно-единственное желание добиться достоверности признаний.

— Я этого не знаю.

— Ой ли? — не поверил Климов.

— Да! — почти на крике заявил ему Червонец. — Она убила, а я смылся: ноги в руки — и привет! А что они с ним сделали, не знаю!

Он уже всерьез боялся обвинения в убийстве.

Климов сделал знак Андрею, чтобы он выключил магнитофон, и коротко распорядился:

— Поезжай за Легостаевой, скажи, что ее сын нашелся. И самого его давай сюда.

Андрей кивнул, стал одеваться. Климов потянулся к телефону.

— Товарищ подполковник…

— Ты еще здесь? — удивился Шрамко и начал выговаривать: — Жену бы пожалел, она волнуется, куда мы тебя дели? Дуй домой! Приказываю. Слышишь?

— Не могу! — возразил Климов. — Такое закрутилось! Передайте, скоро буду. Может, через час.

— Ты что, совсем от рук отбился?

В голосе Шрамко послышалась досада.

— Да у меня тут труп.

— Как это труп? — поперхнулся от волнения Шрамко и глухо закашлял. — Юрий Васильевич, — голос его снова стал официальным. Он явно подбирал слова и интонацию. — Что там такое?

Климов спешно объяснил, в чем дело.

Допрос по горячим следам пошел на второй круг. Ребята из оперативной группы срочно помчались за Нюськой Лотошницей, и не прошло и получаса, как ее ввели под белы ручки. Увидев свою дочь, сидевшую в окружении следователей, она тупо уставилась в тот угол, где сидела Шевкопляс.

— А ты чего тут?

— Ничего, — ответила ей дочь, и рот ее болезненно скривился. — Привет, мамуля.

Та злобно воззрилась на Климова:

— За что ты ее взял?

Шевкопляс с присвистом заглотила воздух, сигарета в ее пальцах заплясала:

— Не ори. Ты лучше вспомни, как Володьку зарубила…

Глаза ее матери на какое-то время померкли, приняли отсутствующее выражение, но затем в них снова заиграл угрюмый, злобный огонек.

— А хоть и так! Убила и убила. Дочку потому как защищала!

Ее пальцы стали рвать на груди кофту.

— Еханный наркоша! Будет он еще… да я его…

Климов снова повернул Шевкопляс лицом к стене, включил магнитофон:

— Пожалуйста, без крика. Отвечайте внятно, вот сюда. — Он показал Нюське Лотошнице на микрофон. — Кто зарубил вашего зятя? Вы, Гарпенко Анна Наумовна, или ваша дочь?

Пуговичка от кофты отлетела в угол, покрутилась там, приткнулась к плинтусу. Мать Валентины Шевкопляс, эта патлатая бабища, на хрипе вытолкнула из себя:

— Я… я убила.

Не давая ей опомниться, Шрамко спросил:

— Где труп?

— Шакал он был! Над дочей измывался.

— Труп… Я спрашиваю, труп…

— Чего?

— Труп куда дели?

— А… — резко слабея на глазах, опустилась на придвинутый стул мать Валентины Шевкопляс и глухо бросила: — Свиньям скормила. — Лицо ее стало белым, жесты дергаными. По всему было видно, что нервы у нее натянуты, а воля сломлена.