Олег Игнатьев - Магия крови

— Не знаю, — отшатнулся он от пистолета, словно не имел к его обнаружению никакого касательства. Судя по всему, он был потрясен. До умопомрачения. — Не знаю.

— Напомнить? — переступил порог стоматологического кабинета Климов, и его появления было достаточно, чтобы тот начал давать показания. Выложил он все и даже больше:

— Одежду товарища…

— Для вас я гражданин.

— Простите, — скуксился любитель сексуальных оргий, — вашу одежду взял себе Червонец, а книга «Магия и медицина» спрятана у шефа, в его старом диване.

— У Озадовского? — спросил Гульнов, поскольку было непонятно, у какого «шефа». Задереев кивнул: у него.

— В кабинете?

— Наверху.

— Сам он ничего не знал?

— Откуда? — удивился Задереев. — Это Шевкопляс припрятала. Так что ценный раритет хранился у него под боком.

— Он что, болел? — поинтересовался Климов и услышал утвердительное «да». Ловко придумано, отметил он про себя и заторопился наверх, где находилась кафедра, но, вспомнив, что у них нет ключей от профессорского кабинета, махнул рукой: потом заедем, заберем, сейчас необходимо взять Червонца. Климова еще подмывало показаться на глаза Пампушке, но он счел это ребячеством. Позвав Гульнова, он скорым шагом направился к машине. Был он все в тех же ватных брюках, казенной стеганке, только на ногах вместо галош сияли чьи-то лакированные туфли. Они сто лет уже валялись у него в шкафу, а вот сегодня пригодились. Кто их там оставил и когда, он этого не знал. Правда, на размер великоваты.

— Поехали, Андрей!

Задереева повели к другой машине. Шел он с невменяемым лицом великомученика. Но если он был полностью подавлен происшедшим, то Червонец, как и следовало ожидать, оказал сопротивление. В жизни люди каждый раз ведут себя по-новому, но уголовники считают своим долгом покобениться.

Сначала в глазах Червонца промелькнуло паническое замешательство, но потом раздался яростно-срывающийся крик:

— В гробу я вас видал, менты поганые!

Он сделал руками движение, как будто разрывал или пытался разорвать невидимые путы.

Было ли это позой или устоявшимся стилем, сказать трудно. Когда кажется, что человек готов на все, он редко доводит угрозу до конца. Растрачивается по пустякам, демонстрируя свое презрение к людскому окружению. Но, сталкиваясь с настоящим мужеством, они ломаются, как спички: хрусть — и нет.

Словом, Червонец сразу же повел себя как очень невоспитанный товарищ.

— Не дури, — тихо, но внятно предупредил его Климов и предложил пройти в машину по-хорошему. Но тот злобно ощерился и обозначил свое отношение к Климову весьма недвусмысленным жестом:

— А вот это видел? — Он скрючился, и согнутая под прямым углом рука уперлась в его пах. — Ху-ху не хо-хо?

Рот напряженно потянуло вбок, блеснула золотая «фикса».

— Удобный случай познакомиться поближе, — беспомощно развел руками Климов и резко ушел влево. В открывшийся прогал стремительно вклинился Андрей. Благодаря быстроте его реакции Червонец со всего маху грохнулся оземь. Хряснулся прилично.

Вталкивая его в машину, Климов неприязненно сказал:

— Не бойся, я не кровожаден. Червонец сплюнул.

Первой допрашивали Шевкопляс. Усадив ее лицом к стене, как посоветовал им Озадовский, Шрамко перелистал уголовное дело и повел допрос по горячим следам. Нервная дрожь, прохватившая Климова при виде санитарки, немного утихла, и он минут через пятнадцать тоже начал задавать вопросы.

— Где выкраденная книга?

— На кафедре, в диване.

— А моя одежка?

— Червонец прихватил.

— Хваткий на чужое, — как бы про себя сказал Гульнов, но Климов перебил его:

— Куда девался Левушкин? Шевкопляс внезапно обернулась.

Глаза ее заблудили, забегали, пальцы сжали сигарету, и вся она тревожно напряглась. Табачный пепел упал ей на чулок, но стряхивать его она не стала.

— Червонец скажет.

Чувствуя, что больше не выдерживает ее взгляда, Климов заорал:

— К стене! — И она обморочно побледнела.

— Слышите? К стене!

Огонь в ее глазах погас, как будто вывернули лампочку.

— Да вы не горячитесь, не орите.

В голосе ее послышалась издевка, но она повиновалась. Отвернулась.

Шрамко недоуменно посмотрел на Климова и легким изломом бровей дал понять, что не одобряет крика.

— Может быть, поедешь отдохнешь?

Климов вспомнил, как обрадовались его появлению в милиции, как его тискали в объятиях, и отказался. Жене он уже позвонил, сказал, что жив, здоров, она расплакалась и, долго всхлипывая, горестно клялась, что ей такая жизнь — на нервах и слезах! — осточертела. И дети извелись совсем, переживая за него, а он… и снова в слезы.