Елена Арсеньева - Рецепт Екатерины Медичи

Ох, Боже мой! Упомяни о черте, а он уж тут! Фрейлейн Ширер собственной персоной возникает на пороге приемной и с некоторым изумлением устремляет свой взор на Марику.

— Фрейлейн Вяземски? Вы здесь? Очень хорошо, а то я звоню в фотоархив, а там никто не знает, куда вы пропали. Вас вызывает герр фон Трот.

Марика даже спотыкается от неожиданности. Какая удача! Какая неслыханная удача!

— Спасибо, Гундель! — восклицает она по старой памяти и чуть не вприпрыжку бежит в кабинет начальника.

Фон Трот стоит у окна и смотрит на старый, запущенный парк, окружающий здание министерства. Великолепный парк! Старые липы чуть подернуты золотом увядания. А в октябре, когда все листья пожелтеют, здесь будет просто волшебно красиво!

— Фрейлейн Ширер доложила, что вы вчера искали меня, фрейлейн Вяземски, — говорит он, не отводя глаз от окна. — Вы, наверное, хотели поговорить о судьбе Лот… фрейлейн Керстен? Вы уже знаете, что с ней… что с ними случилось?

У Марики глаза моментально наполняются слезами, и когда она кивает, слезы скатываются по щекам. Говорить она не может — горло перехватило. Удивленный молчанием, фон Трот оглядывается, видит ее несчастное лицо и угрюмо кивает:

— Да. Да… И я ничего не мог сделать для них. Была надежда, но… Погиб один человек, и Лотта потеряла веру в возможность удачи. У нее просто не хватило сил, а может быть, она не захотела жить, потеряв его. А ее мать… вы понимаете. Мне бесконечно жаль…

«Того человека звали Вернер Фест?» — хочет спросить Марика, чтобы потом решиться — и заговорить о Пауле Шаттене, однако не успевает — фон Трот продолжает:

— Лотта Керстен была на редкость милой девушкой. А ее чудесная улыбка… Помню, у меня здесь был один мой друг. Мы вышли из кабинета, а в это время мимо нас пролетели вы и фрейлейн Керстен. Вот именно не прошли, а пролетели! Вы так хохотали над чем-то, что даже не заметили нас. «Какое счастье быть таким беззаботным! — сказал мой друг, а потом спросил: — Кто эти веселые девушки?» Я назвал ваши имена… Что с вами, Марика? — встревоженно спрашивает фон Трот, от волнения даже назвав ее по имени. — Вы вдруг побледнели. Вам дурно? Присядьте-ка!

Побледнела? Мало сказать! Да Марика чуть не упала в обморок, услышав его слова! Тем более что параллельно с его голосом в ее голове отдалось эхо совсем другого голоса — насмешливого, даже ехидного:

«Мне кажется, вы очень легкомысленная особа. Я это сразу понял, когда увидел вас впервые. Вы шли по коридору АА под ручку с какой-то пухленькой блондинкой и так громко хохотали, что даже не заметили шефа, который стоял у дверей своего кабинета и посматривал на вас. Я спросил, кто эти веселые девушки. «Фрейлейн Лотта Керстен и фрейлейн Марика Вяземски из фотоархива», — ответил он. «Как Вяземски? — удивился я. — Это ведь славянская фамилия? Надеюсь, барышня не из остарбайтеров?» — «Вы шутите, Хорстер!» — усмехнулся ваш шеф… Кстати, Хорстер — это я…»

Матушка Пресвятая Богородица… Так вот о чем рассказывал ей в бомбоубежище Хорстер! С чего Марика только взяла, что он говорил со Шталером?! Шефом Хорстер назвал Адама фон Трота… Ну и правильно, он ведь тоже шеф Марики! Господи Иисусе!

— Ох, герр фон Трот, — Марика невольно хватает его за руку, — скажите, этот человек, о котором вы рассказываете, его зовут Рудгер Вольфганг Хорстер, не так ли?

— Да, — отвечает фон Трот с какой-то странной полуулыбкой. — Именно так.

Удивительно, что он не спрашивает, откуда Марика знает этого самого Рудгера Вольфганга Хорстера. А впрочем, что же тут удивительного? Наверное, Хорстер рассказал об их встрече в бомбоубежище. Стоп… а не от Хорстера ли узнал фон Трот о смерти Вернера Феста?! Но если так… если так…

Марика не успевает додумать, что же из этого следует, и порывисто спрашивает:

— Герр фон Трот, вы давно знаете герра Хорстера? Это ваш близкий друг? Вы доверяете ему?

Довольно неожиданный вопрос задает подчиненная своему начальнику! Впрочем, тот и бровью не ведет.

— Он мой самый близкий и самый лучший друг, — отвечает фон Трот. — Я доверяю ему, как самому себе, и даже больше, чем самому себе. Ибо моя душа часто бывает подвержена сомнениям, а Рудгер чужд их. Этот человек — алмаз самой чистой воды и самой высшей пробы. Жизнь испытывала его на прочность так, как не испытывала никого другого. Его убеждения закалялись, как дамасская сталь! Несколько лет назад он… он был подвергнут жестокой экзекуции. Его приговорили к девяноста ударам плетьми — трижды прогнали сквозь строй. Вы представляете, что это такое, Марика?! Если бы он упал, его затоптали бы насмерть. Он не упал, прошел эти три круга ада, а потом — гордец, невыносимый гордец! — повернул обратно, на четвертый круг. Чтобы унизить палачей силой своего духа… Он остался жив только чудом, но тело его до сих пор хранит следы той экзекуции. Как видите, этим человеком есть за что восхищаться, его есть за что любить.