Елена Арсеньева - Рецепт Екатерины Медичи

Марика неподвижно смотрит на него. Рассказ фон Трота об экзекуции ей что-то напоминает… Ну да! Ники говорил о Пауле — он-де перенес страшное избиение, его прогнали сквозь строй вместе с товарищами. Не был ли одним из них Хорстер? Значит, они с Паулем — товарищи? И при этом Пауль был близким другом покойного Вернера… А Хорстер тоже был другом Вернера, да-да, именно другом. Как могла Марика забыть то неистовое отчаяние, которое звучало в его голосе там, в развалинах: «Он убил Вернера!» Да ведь с таким отчаянием можно говорить только о гибели близкого человека, лучшего друга. Пожалуй, Торнберг ошибался, когда уверял, будто Вернер работал против Хорстера. Судя по всему, они были заодно.

Торнберг ошибался? Или лгал сознательно?

Он мог. Он все может…

— Герр фон Трот, — решительно спрашивает Марика, — скажите, вам известно такое имя — профессор Торнберг?

— Разумеется, — кивает фон Трот. — Я не единожды слышал о Теофиле Торнберге. А почему вы спрашиваете?

— Я… я просто случайно познакомилась с ним и… и никак не пойму, что он за человек, — довольно неуклюже выворачивается Марика, удивляясь, что фон Трот тратит столько времени на пустые разговоры с ней. Хотя вообще-то разговоры не столь уж пустые, во-первых, а во-вторых, такое впечатление, они интересуют его не меньше, чем Марику.

— Вы правы, — кивает фон Трот. — Торнберга и в самом деле трудно понять. Это человек, в котором низменное и возвышенное перемешаны так, что концов не найдешь. Кто-то считает его дьяволом во плоти, кто-то — архангелом, ниспосланным на землю для борьбы с силами зла… Впрочем, о Хорстере можно сказать то же самое, — неожиданно добавляет он. — Смотря с какой колокольни смотреть.

— Торнберг увлекается оккультными науками? — робко спрашивает Марика.

— Увлекается? — со смешком повторяет Торнберг. — Сказать о Торнберге, что он увлекается оккультными науками, все равно что сказать о вашем друге Бальдре фон Саксе, что он увлекается вождением самолетов!

Надо надеяться, фон Трот не замечает судорогу, которая прошла по лицу Марики при упоминании о Бальдре… И тут на пороге его кабинета очень не вовремя появляется Гундель Ширер:

— Герр фон Трот, вы просили напомнить о том, что на десять часов назначено совещание у герра министра Геббельса. Сейчас половина десятого, вам пора выезжать.

— Прошу простить, фрейлейн Вяземски, — говорит с сокрушенным видом фон Трот. — Прошу меня простить, но я вынужден прервать наш разговор.

Он начинает собирать какие-то бумаги, Гундель Ширер сверлит Марику негодующим взглядом, и той ничего не остается, как повернуться и уйти. В ту самую минуту, когда разговор принял такой важный, такой интересный поворот! Вдобавок она не успела спросить фон Трота о Пауле Шаттене…

Марика возвращается в отдел, к великому удовлетворению фрау Церлих, садится за свой стол и принимается за работу. Однако мысли ее далеки от каталогов, и услужливой Аделаиде Венцлов приходится то и дело исправлять ее ошибки. Странные это ошибки… Вместо фамилии фотографа Бумберг почему-то появляется фамилия Торнберг. Вместо названия «Хрустальная ночь» [39] Так была названа ночь с 8 на 9 октября 1940 года, когда в Берлине штурмовики учинили грандиозный еврейский погром. — «Варфоломеевская ночь»… Такие ошибки могут о-очень далеко завести человека, если станут кое-кому известны! Однако Аделаида Венцлов — добрая девушка, несмотря на свою несколько мужеподобную внешность. Она видит, что фрейлейн Вяземски немного не в себе, и безропотно исправляет все ее ошибки. И если фрау Церлих и удивляется количеству перечеркнутых строк в карточках, которые ей предстоит перепечатать, то предпочитает помалкивать об этом. Она здесь всего лишь машинистка!

А Марика продолжает допускать новые и новые ошибки и все думает, думает…

Она и сама давно поняла, что Торнберг — очень сложный человек. Пожалуй, даже страшный. Если профессор узнает, что Бальдр владеет тайной, которую он тщетно ищет во тьме времен, то пойдет на все, чтобы этой тайной завладеть. Да, люди науки могут быть иной раз страшнее самых жестоких палачей! И те и другие не ведают жалости, когда речь идет о такой малости, как человеческая жизнь. Но палачи — это, как правило, исполнители чужой воли. А ученые навязывают свою волю, волю своего разума, подчиняют все человеческие чувства той идее, которая владеет их сознанием. Конечно, Бальдр не глупец какой-нибудь, он не откроет Торнбергу, что ему открылось во время того страшного эксперимента… А впрочем, всякое может быть. Бальдр хотел понять истинные причины действий Торнберга. Вдруг он предложит профессору торг: откровенность за откровенность? Пожалуй, Торнберг не тот человек, с которым можно играть в какие-то игры, которому можно предъявлять какие-то ультиматумы. Лучше забыть, вычеркнуть из памяти все, что происходило в Париже…