Ника Шахова - Смерть умеет улыбаться

- Куда, если не секрет, ты летела?

- На шабош... - я почувствовала, что Андрей напрягся. Кажется, я произвела неизгладимое впечатление.

Слабонервный, наверное. Придержу-ка я свой язык. И покажу, что нам,

Приваловым, свойственны светские манеры и обходительность, - Шучу. Вы, надеюсь, не пострадали?

- Мы же были на ты, - напомнил Андрей.

- Простите, это от растерянности. А вообще у меня железное правило не тыкать незнакомым людям.

Так вы не пострадали?

- Отделался легким испугом. Давай на ты, - потребовал он.

- И куда я попала? - уточнила я, проигнорировав последнюю фразу спутника.

- В живот, - я почувствовала, что он улыбнулся и сжал мой локоть сильнее, чем требовали того обстоятельства, - Похоже, кратчайший путь к сердцу тебе известен. Я прав?

Я благоразумно пропустила фразу мимо ушей. Мужчины часто говорят двусмысленности, но редко замечают это. Зато замечаем мы. Даже то, чего нет, не было и никогда не будет. Потому что нас интересует не то, что он сказал, а то, что он хотел сказать, и мы не учитываем, что, как правило, он говорит только то, что хочет, и хочет только то, что говорит.

Мы с Андреем поднялись на крыльцо, и при свете, падающем из окон первого этажа, я наконец смогла разглядеть соседа. "Хорош" , - со знанием дела отметила я. Метр восемьдесят, мускулистый, густые волосы зачесаны назад, высокий лоб, прямой нос, резко очерченный рот, квадратный подбородок. Лет тридцать пять-тридцать шесть. Одет в черную футболку и джинсы. На правом мизинце - кольцо.

Обручального нет. Впрочем, кто в наше время его носит? Только женщины и прочие люди с подавленными сексуальными инстинктами. Андрей к таковым не относится, это очевидно. Не в моем вкусе, но хорош. Чего не скажешь обо мне, - спохватилась я. Ободранное огородное пугало - и то краше.

- Грета, - громко позвала я, распахивая дверь, - Я привела тебе гостя.

- Иду, - отозвалась кузина.

Бросив Греткиного жениха в одиночестве, я направилась в ванную осматривать саднящую царапину, оставленную на плече малиной, и ноющую ногу.

Убедившись, что раны не смертельные, я объявила голодовку вплоть до завтрашнего утра. Равнодушно выслушала пылкие протесты и жалобные стенания

Нюси и отправилась на боковую.

Угловую спальню в глубине души я давно считала своей, поскольку останавливалась в ней всякий раз, когда оказывалась в Озерске. Здесь не было ничего лишнего. Белые обои, широкая кровать, заправленная шелковым покрывалом в мексиканском стиле, трюмо и невысокий комод, над которым висел небольшой черно-белый Дали. Вероятно, ранний, зато подлинник. Я же говорила - ничего лишнего.

Распахнутые настежь окна были занавешены легкими и пестрыми мексиканскими шторами, которые надувались свежим ветерком словно желто-красно-коричневые паруса. Казалось, что комната плывет, покачиваясь, сквозь ночь.

Прошедший день выдался насыщенным и несколько опасным для здоровья, о чем неделикатно напоминали завзятые нытики - плечо, поясница и нога. В голове безумным хороводом кружились ошметки мыслей. Вдруг из темноты выплыла борода и возбужденно прошептала: "Дядя ничем не болел и вдруг умер" . Ее оттеснила фигура, облаченная в бархат, и, прихлебывая валерьанку и причмокивая, развязно сообщила: "Деточка, ты только не волнуйся, но мы убили Павлика" . "Павлик оказался на редкость живучим," - пропели льдинки и наперебой захихикали.

Странно... Есть нечто такое, что покусывает меня изнутри, не дает покоя, тревожно, черт возьми, и хочется в Москву, а еще лучше - в Токио, к маме, но если она узнает, что я слиняла, бросив Приваловых, мне придется туго, с маман лучше не ссориться, а почему, собственно, "слиняла" и "бросив" , родственники в порядке, держатся лучше, чем я ожидала, да, точно, это и странно, я припасла дюжину бумажных платков, чтобы утирать им носы, а плачет одна тетя, и то неубедительно, по моим представлениям, они все должны были слечь от горя и страха перед будущим, но пациенты скорее живы, чем мертвы, никакой паники, никакого смятения я не заметила, странно...

Я перевернулась на другой бок.

Мерзавец, мужики от меня сбегают, неужели дядя настолько обезумел, что оставил все ему, не поверю, пока своими глазами не прочитаю завещание, завещание было, сейчас отчетливо понимаю, что было, прав Фаба, почему я сразу не обратила внимание на его слова, не знаю, из чувства противоречия, надо думать, дядя предусмотрительный, всегда стелил соломку, и если между ним и Фабой не было договоренности на счет "литегату'гного наследия" , а