Ника Фрозен - Смерть и Классик

Это был маленький и спокойный городок у берега моря.

Днем здесь была самая обыкновенная жизнь — шумел прибой, созревал виноград, суетливые мальчишки бегали по кромке волн и соревновались в дальности метания гальки. На набережных пахло теплым хлебом, а люди неторопливо шли по своим делам.

Но когда ночь вступала в свои права и жизнь в городке замирала, его посещала необычная пара.

Лишь только луна всходила над ребристой поверхностью волн, лишь только лунный луч ударялся о шпиль городской ратуши, как с неба спускалась полупрозрачная мостовая. Она выглядела совсем как та, на которую мы с вами ежедневно наступаем, отправляясь, скажем, в булочную, только соткана была из тонкого-тонкого тумана, а очертания камушков обозначались звездными лучиками. Звездная пыль тихонько опускалась на нее и искрилась тонким, едва уловимым светом.

Мостовая терялась во мгле ночных небес, но если бы нашелся любопытный, не желающий спать в одну их таких ночей, и смотрел бы, не отрываясь, на теряющийся ее конец, то он увидел бы, как два силуэта не торопясь, спускаются по туманной дороге.

В одном из пока еще далеких силуэтов можно было без труда узнать Смерть, а спутником ее был скелет. Он бережно вел Смерть под руку, и, наклоняясь к сдвинутому капюшону, что-то говорил ей.

Неторопливо, огибая совсем уж белесые сгустки тумана у себя под ногами, странная пара приближалась к городку.

Смерть была почти такой, какой мы привыкли видеть ее на классических рисунках и старинных гравюрах — в коричневой хламиде с капюшоном, с косой в правой руке и с низко спущенными рукавами, так что кисти рук, держащие косу, не были видны, и казалось, что она приклеена к облачению.

Впрочем, имелись и некоторые различия.

Например, балахон был пошит не из грубой мешковины, как принято считать, а из мягкого вельветового материала, в мелкий рубчик. Открою вам маленькую тайну — это был самый любимый ее наряд, его Смерть одевала исключительно на прогулки и никогда на работу, справедливо полагая, что негоже путать рабочий костюм с парадно-выходным платьем. К тому же он имел весьма удобные карманы, в которых Смерть носила необходимые в дальнем пути вещи — несколько завернутых бутербродов, компас, игольницу с иглой и нитями двух цветов и точильный камень для косы.

Следующим различием была сама коса.

Смерть не раз досадовала по поводу того, что ее в мире людей принято изображать со старым и неэстетичным инструментом и искренне не понимала, почему все считают, что она не ухаживает за столь важным в ее облике аксессуаром. Коса уже давно стала неким символом ее трудной, но важной работы, и поэтому Смерть ревностно следила за тенденциями моды на ручки для кос и не отказывала себе в удовольствии приобрести последнюю модель со стилизацией под каббалистические символы или же обтянутую тончайшей змеиной кожей; а один раз даже осмелилась появиться в обществе с тонкой, едва заметной лезвием — косой, сделанной в традициях хай-тек, столь модной у людей в последние годы.

Спутником ее, как мы уже говорили, был самый что ни на есть настоящий скелет. Белые кости его резко выделялись на полуночном небе, и в элегантности он ничуть не уступал своей спутнице.

Скелета звали Классик. Голову его украшал бархатный, черный берет с переливчатым пером неизвестной науке птицы; думаю, если кто-нибудь спросил бы, что за птица и откуда взято это перо, он вряд ли бы ответил. Длинные, до плеч, седые волосы его были перетянуты бардовой лентой, своей правой рукой он элегантно поддерживал Смерть, а в левой имел простую, но оттого не менее элегантную трость. На указательном пальце (точнее, на тех костях, что от него остались) он носил щегольской перстень с сапфиром того глубокого цвета, который встречается столь редко, что, как правило, украшает венцы королей или же, на худой конец, ордена придворных премьер-министров.

Но ни королем, ни министром наш скелет не был точно — это слишком скучные персоны и Смерть ни за что не согласилась бы совершать прогулки с одним из них.

Кем же был он при жизни?

И как стал спутником Смерти?

Кем он был раньше мы не знаем, ведь Смерть, придя за кем-то из нас, тоже сотрет со временем воспоминание, и само имя исчезнет с лица земли следом за нашим телом. Возможно, он был великим философом и однажды в ученом споре осмелился говорить о загробной жизни и ее законах. Вероятно также, что он был поэтом и художником, отражавшим мир во всем его уродстве и великолепии настолько реалистично и страшно, что перед его картинами плакали великие этого мира и от его стихов застывала в жилах кровь. А может, он был просто романтик, из той породы, что ведут длинные разговоры с самим собой и ночами напролет сидят на крышах, глядя в далекие и холодные звезды, думая обо всем и ни о чем одновременно?