Донна Леон - Мера отчаяния

— Можно нам войти? — спросил комиссар, делая шаг вперед, чтобы подтолкнуть ее к принятию решения или облегчить выбор.

Она не ответила, но отступила и придержала перед ними дверь. Длинный коридор вел от входной двери и упирался в аркаду из четырех готических окон на противоположной стене.

Девочка провела их в первую комнату направо — большую гостиную с камином между двумя окнами, каждое — более двух метров в высоту. Она указала рукой на диван, стоявший перед камином, но никто из мужчин не стал садиться.

— Не могли бы вы, синьорина, сообщить о нас бабушке? — попросил Брунетти.

Она кивнула, но предупредила:

— Не думаю, что она захочет с кем-либо говорить.

— Пожалуйста, скажите ей, что это очень важно, — настаивал Брунетти. И чтобы показать девочке, что они никуда не намерены уходить, он снял пальто и перекинул его через спинку стула, а сам присел на край дивана. Комиссар жестом предложил Вьянелло присоединиться к нему, что тот и сделал, предварительно положив свое пальто на ту же спинку. Усевшись на противоположном конце дивана, сержант достал из кармана блокнот и прицепил ручку к обложке. Оба молчали.

Девочка покинула комнату, и у полицейских появилась возможность оглядеться. На стене висело большое зеркало в позолоченной раме, под ним находился стол, на котором стояла ваза с огромным букетом красных гладиолусов, они отражались в зеркале, множились и, казалось, заполняли собой комнату. Перед камином лежал серебристый ковер («Найн» [17] Иранский ковер из провинции Найн, весьма дорогой. подумал Брунетти), так близко от дивана, что любой, кто на него садился, невольно касался ногами ковра. На стене напротив стола с цветами помещался дубовый комод с большим медным подносом, посеревшим от времени. Во всей обстановке помещения, хоть и неявно, чувствовались богатство и роскошь.

Они не успели перекинуться и парой слов, как дверь открылась и в комнату вошла женщина. Уже за пятьдесят, полная, в сером длинном шерстяном платье. Обута в изящные туфельки, но из-за пухлых щиколоток и маленьких ступней казалось, что туфли ей ужасно жмут. При взгляде на мастерски выполненные прическу и макияж становилось ясно, что на них потрачена масса времени и усилий. Глаза у нее были светлее, чем у внучки, черты лица — крупнее. Они были мало похожи друг на друга, разве что это странное спокойствие в манерах.

Мужчины сразу же встали, Брунетти пошел ей навстречу.

— Синьора Митри? — спросил он.

Она молча кивнула.

— Я — комиссар Брунетти, а это — сержант Вьянелло. Мы отнимем у вас немного времени, нам необходимо расспросить вас о муже и той ужасной катастрофе, какая с ним приключилась.

Услышав это, она закрыла глаза, но не проронила ни слова.

Лицо этой пожилой дамы, как и личико ее внучки, застыло, будто театральная маска, не отражая никаких эмоций, и Брунетти невольно задался вопросом: интересно, а у ее дочери, живущей в Риме, столь же неподвижные черты?

— Что вы хотите знать? — произнесла синьора Митри, по-прежнему стоя напротив Брунетти. В ее голосе звучали высокие нотки, характерные для женщин в постклимактерический период. Брунетти знал, что синьора Митри — венецианка, однако говорила она по-итальянски, как и он.

Прежде чем ответить, Брунетти отошел от дивана и жестом указал на место, где только что сидел. Она машинально опустилась на него, и только тогда мужчины последовали ее примеру: Вьянелло занял свое прежнее место, а Брунетти примостился в кресле с обивкой из черного бархата, стоявшем напротив окна.

— Синьора, скажите, пожалуйста, ваш муж когда-нибудь говорил о своих врагах или о людях, которые могли желать ему зла?

Она отрицательно затрясла головой еще до того, как Брунетти закончил формулировать свой вопрос, но говорить ничего не стала, сочтя этот жест достаточно красноречивым ответом.

— Он никогда не упоминал каких-либо конфликтов с другими людьми, быть может, со своими партнерами по бизнесу? Или о каком-нибудь соглашении, контракте, с которым возникли проблемы?

— Нет, он не говорил ни о чем подобном, — наконец произнесла она.

— Может быть, что-то в личных отношениях? У него были проблемы с соседями или с друзьями?

Она снова без слов отрицательно покачала головой.

— Синьора, прошу вас простить мне все эти вопросы, но я почти ничего не знаю о вашем муже.

Она не ответила.

— Вы не расскажете мне, где он работал?

Казалось, эта фраза удивила ее, словно Брунетти только что сообщил ей, будто Митри по восемь часов в день вкалывал на фабрике, поэтому он счел нужным пояснить: