А может быть, я забросил психологический анализ, не взвесил возможные варианты мотивов убийства, не установил, кому мог быть ненавистен Зар?
Непредвиденное интермеццо: телефонный звонок.
— Это я, Берт. Ты еще не окончательно забыл о моем существовании?
— Айя, тебе не к лицу пошлое кокетство.
— Я помешала? Сознайся без притворства!
— Когда и в чем я притворялся?
— Ах, это же у вас в крови... профессиональный навык...
— Давай выявим мои профессиональные навыки при встрече, уж со всеми деталями! Почему не приходишь?
— Откуда я могу знать, что ты дома? Что, это кляузное дело еще не...
— Нет! Приходи!
— Завтра ты свободен?
— Нет... и да. Приходи!
— Уговор забыл?
— Какой?.. Подожди!
Она уже повесила трубку. Не сразу я вспомнил, что завтра именины двоюродного брата Айи, мы обещали там быть. Я стал звонить Айе, но дома ее не было, она звонила откуда-то из другого места. Хорошо, позвоню позже. Радовало уже то, что она позвонила мне, впервые после той обидной записки. Даже небольшая радость была мне сейчас на пользу. Лицемерием и позой я считаю высоконравственные советы — «стать выше мелких личных страстишек». Так могут говорить лишь люди именно с мелкими страстишками, даже не люди — карлики, если у них только страстишки, а не страсти.
Наутро Айя все же пришла, мы мирно напились кофе. Я спросил, почему она вчера повесила трубку. Нехорошо это.
— А почему ты не замечаешь, каким сухарем становишься? Это хорошо?
— Мне жаль, но...
— Не притворяйся, ничего тебе не жаль! Живем как в монастыре. Разве нет? Ну скажи, сколько раз мы с тобой ходили в театр, на концерт, ездили в Ригу?
— С работой приходится считаться, Айя.
— Работа! Она отвратительна, твоя работа! Для того чтобы ты имел то, что называешь интересной работой, нужно, чтобы кто-то был застрелен, зарезан, задушен или еще каким-нибудь способом отправлен на тот свет... Чего ты хочешь, Берт? Чтобы я тому радовалась?
— Нет, чтобы ты не ставила все с ног на голову.
Мы помолчали, потом я начал шутливо:
— Теперь-то ты называешь меня сухарем, но разве де ты заявила, когда я расследовал дело об убийстве Ванадзиня, что тебе претят истерия и экзальтация как в себе, так и в других?
— Ну и заявила! Все меняется, люди тоже, может, и я изменилась.
— Значит, ни на что нельзя положиться — ни на дружбу, ни на любовь? Таким образом ты мне сама помогаешь стать циником и скептиком — так ты однажды меня назвала.
— А я на что могу положиться? На вечное ожидание? Нет! Я не выдержу! Тебе не нужна жена, тебе нужен робот с запрограммированным абсолютным терпением и безоговорочным ожиданием. Он-то будет ждать, пока ты на минуту оторвешься от своей интересной работы с преступниками и сможешь позабавиться со своим терпеливым роботом... Я не робот! Я живой человек.
Я молчал, зная, что теперь ни скажи, что ни сделай, общего языка мы все равно не найдем; Айю в ее теперешнем настроении все будет раздражать... Только лишь в теперешнем?
— Притом у тебя уже есть здесь кто-то, на кого можно положиться, кто всегда будет ждать: твой моряк! Ты опять повесил его.
Я молчал. Странно: эта ссора с Айей не вызвала уже во мне ни особого протеста, ни горячего желания утешить ее, я испытывал только лишь тоскливую, вялую апатию.
— Айя, давай перестанем ссориться, это жалкое, недостойное занятие! Если тебе со мной так скучно, поезжай в гости к двоюродному брату, рассейся среди веселых людей! Я же не отговариваю тебя.
— И поеду! Нельзя бросаться обещаниями! Нас там ждут, пусть дождутся хотя бы меня.
Цок-цок-цок... Острые каблучки застучали по полу, Айя схватила плащ, оглянулась. Ждала, что я все же буду отговаривать. Я не мог, сам не знаю почему Молчал.
— Ты... ты... действительно толстокожий, как слон! Прощай!
Хлопнула дверь, Айя исчезла. Я сидел, ни о чем не думал, потом встал, решил до вечера никуда не выходить, спуститься только взять газеты в киоске.
Внизу я столкнулся с Лапсинем.
— Ага, поймал! — вскричал он. — Так я и думал, недаром вы от меня сегодня решили избавиться.
— Лапсинь, верите ли, я ужасно рад видеть вас! Я хотел сбегать за газетами, прозевал подписаться.
— У меня есть все газеты. Пожалуйста!
— А вы уже завтракали? Нет? Пошли наверх! У меня кофе еще горячий... И еще кое-то погорячее.
— Не откажусь.
Я стал выставлять на стол закуски. Лапсинь не мог не заметить, что стол уже был накрыт на двоих, может быть, потому он смотрел по сторонам, явно притворялся, что ничего не замечает. Я оценил эту деликатность. Вообще парень смущался и вначале сидел не очень-то разговорчивый, только потом обрел свою обычную живость, особенно после нескольких рюмок коньяка. Что касается меня, я хотел опьянеть, но не мог. Когда человек в дурном настроении, чаще всего так и бывает.
Читать дальше