Александр Хабаров - Случай из жизни государства (Эксперт)

За два-три часа разговора с Вредителем или Корейцем Монгол, не задумываясь отдал бы пару лет жизни. В зоне он тосковал по воле, а на воле поминал зону - угол в бараке, фотки на стене, цветок в горшке на полочке. Он чувствовал, что здесь что-то не так, не то, ненормальное что-то, но ничего не мог с собой поделать. Инерция блатной преступной жизни руководила его действиями. Лучшее определение всего этого было спето Никулиным: меня, мол, засосала опасная трясина, и жизнь моя - вечная игра. В кино было смешно, но в словах, как в жизни, не было никакого юмора.

Надо было торопиться, время поджимало. Зековским, звериным, волчьим, воровским чутьем чуял Монгол приближение развязки - кровавой и страшной.

Он, чуть пригнувшись, пробрался за ящиками в помещение, где стояла пила-циркулярка. Здесь не было ни окон, ни дверей - то есть, для них были сделаны отверстия-проемы, но ни стекол, ни самой двери как таковой. Однако сюда не задувал ветер с зоны, и хорошо просматривался выход в жилую часть.

Там, в жилзоне, чуть правее бани, стоял храм св. Моисея Мурина, которому Монгол, себе на удивление, отдал столько сил и забот. И прошедшей ночью именно он, Монгол, запер его на ключ и отдал этот ключ контролеру Петру.

Целиком храм не был виден, из-за ограждения высовывалась лишь маковка с крестом.

Алексей хотел перекреститься, но было как-то неудобно, будто вокруг толпился народ, и сотни, тысячи глаз оценивали его искренность. Три сложенных пальца все же потянулись ко лбу, и раздался глуховатый стук: путь троеперстию преградило забрало спецназовского шлема, снятого с мертвого бойца.

ХОЗЯЙСКИЙ РАСЧЕТ

Николай Фомич Перемышлев не был настроен панически, хотя паникой уже было охвачено большинство сотрудников вверенного ему "учреждения". Впрочем, как было не паниковать: капитана Петрова убили, размозжив голову стальной болванкой, выпущенной из пращи; сержант-собаковод Шибаев заперся в своем собачнике и наотрез отказался выпускать в зону собак (на это все же решился Перемышлев - после трехчасового и тщетного ожидания спецназа из Красноямска); снарядами, выпущенными из самодельного зековского орудия развален выход из жилзоны в промку, разрушена кровля "уголка Дурова", уничтожен зоновский клуб: на его месте теперь громоздились обломки камней и древесины, металла и тряпья; прапорщик Окоемов держал оборону в "козлятнике" (зачем? для чего?); какого-то отважного бойца "замочили" зеки возле шлюза; режимник Минкевич неожиданно оказался пьян в стельку и лежал под столом в собственном кабинете; комроты Щукин потерял ориентацию и способность отдавать приказы: "мне кажется, что можно было бы", "вероятно, это ликивидировали капитана Петрова", "думаю, что можно пропсить помощи у собак" - и так далее...

В общем, положение было аховое, но Перемышлев не унывал. На то она и зона, чтобы в ней происходили всяческие непотребные вещи: бунт, поножовщина, педерастия, карточная игра и голодовка. Может быть, где-нибудь в европах, думал Перемышлев, зеки сидят в теплых камерах и пьют какао у экранов телевизоров, а у нас - свой путь. Кто хочет какао - пусть едет в Европу, там сидит... На "семерке" как-то кантовался месяца два самый настоящий поляк, Лешек Раджецкий, работал в стройбригаде подсобником - чуть не умер, истощился за две недели, и остальное время провел в санчасти пока не приехали за ним свои краковские "менты" и не увезли его досиживать срок (девять лет за мошенничество с дорогими иномарками) в родную Речь Посполиту... А наши ничего, сидели, пахали как папы карлы, ели как в Бухенвальде - и не загибались. Тюрьма должна учить, думал Хозяин, тюрьма должна давить... но не выдавливать ничего из зека - особенно этого, как его, раба, да... Нынешний бунт и случился именно потому, что чересчур энергичные инструкции "сверху" придавили осужденных. Вот и забузовали, заколготили...

Перемышлев не жалел людей: ни капитана Петрова, лежавшего сейчас на вышке с проломленной башкой, ни глупого солдата Кондратюка, ни ДПНК Мырикова, ни контролера Каратыгина - и уж тем боле ни одного из зеков - как мертвых, так и тех, кому ещё предстояло сегодня умереть. Не жалел - не потому что был жесток или так уж изначально черств - просто привык к чужим лишениям и чужим смертям, отгораживая себя от зоновского мира; нет, не отгораживая, а поднимая себя на постамент начальственной власти, неподсудной ни суду, ни чувству.

Перемышлев жалел голубей Шибаева: замкомроты Хрупаков расстрелял из акээма голубятню над собачником, в щепки разнес нехитрое строение, а потом веером молотил по самим птицам, поднимавшимся в стылое небо. Одному гривуну удалось уйти, остальных Хрупаков положил в снег, забил, как мамонтов. Плачущий Шибаев хотел спустить собак на Хрупакова, но в самый последний момент пожалел "отца-командира"... А собаки рвались в бой: особенно сучка Резня - просто билась в вольерную сетку, шерсть летела клочьями.