Елена Михалкова - Нет кузнечика в траве

Первая спичка прогорает моментально и обжигает ей пальцы.

Вторую она успевает поднести к торчащему коричневому хвостику.

Бечевка вспыхивает. Запах бензина на несколько секунд становится невыносимо резким. Быстрый огонь опоясывает банку. Оля ждет наготове с чашкой холодной воды.

Едва крошечные язычки пламени затухают, она неторопливо льет воду струйкой, стараясь попасть на пепельно-черную линию, оставшуюся на горлышке.

Треснуло?

Трещины быть не должно. Иначе в руках у матери, едва она возьмется за грибы, останется крышка с осколками.

Закончив, Оля уничтожает все следы своей подготовки к преступлению, проветривает комнату, тщательно вытирает банку и ставит ее в холодильник.

Она успевает вернуться в свою комнату за две минуты до того, как появляется Елена Васильевна.

— Кто здесь был? — с порога спрашивает та, замерев в дверях.

— Где? Здесь только я, баба Лена.

Несколько жутковатых секунд старуха поводит носом и зачем-то трогает дверную ручку. Острый взгляд впивается в девочку. Олино лицо выражает лишь одну эмоцию — вежливое удивление: кто же мог быть у них дома, если отец не любит гостей? Но проницательность старухи отзывается в ней вспышкой страха. «Что-то почувствовала…»

Елена Васильевна, постояв, снимает с себя дождевик.

— Куриный суп на обед, баба Лена. Разогреть?

Не ответив, старуха медленно проходит к себе.

«Не догадалась! — Сердце у Оли колотится так отчаянно, будто она уже сдала отца в милицию. — Не догадалась!»

Время тянется, словно жвачка, которую Рыжий, приятель Грицевца, на спор превращает в подобие лески. Зажав тщательно изжеванный комочек в зубах, он медленно отводит в сторону руку; белая ниточка тянется за ней, подрагивая; все завороженно смотрят, как она истончается, но не рвется. Рыжий всегда побеждает в этом споре. Еще никому не удавалось создать из жвачки такую длинную нить, как ему.

Утро воскресенья — жвачка. И вечер воскресенья — жвачка. Бесконечной провисающей соплей тянется понедельник. Оля изнывает от того, как долго длится ожидание. Она валяется на кровати с книжкой Джека Лондона. Белый Клык бесконечно бежит по снежной равнине.

В детстве, скучая без мамы, она переводила стрелки часов вперед. Оля давно выросла из детской веры во власть предметов над физическими процессами, но рука сама тянется подтолкнуть маятник. Скорей бы вторник… Скорей бы вторник…

Когда наступает утро вторника, время выстреливает с такой силой, точно ему надоело покоиться в ложе арбалета. Оля едва замечает, как проходит обед. Не успела она вымыть тарелку за бабушкой, как бьют часы: пять, время полдника! Чайник издает нервный злой свисток: поторопись, опаздываешь! Полдник они проскакивают на всех парах, и в шесть приходит домой мама.

Оля поддерживает разговор о том, как она провела день. Взгляд ее ясен и почти безмятежен. Она чистосердечно наслаждается минутами отсутствия отца.

Но другое существо, живущее внутри, зовет его, как шаман призывает стихию; оно бьет в тамтамы и приказывает ветрам гнать его в сторону дома. Оно боится и жаждет его, оно готовится умилостивить чудовище, дать ему то, что он хочет.

Зверек раздувает ноздри и скалит острые мелкие зубы.

— Кстати, на поле репс цветет, — говорит вслух Оля. — Очень красиво.

Когда раздается скрип крыльца под тяжелыми шагами, она непроизвольно бросает взгляд на часы.

Без пятнадцати семь. Хорошее время.

— Папа сегодня рано. — Мамина интонация призывает к радости, мамин метнувшийся в сторону взгляд противоречит ей.

— Коля! У меня как раз все горячее.

До Оли доносится шарканье тапочек из прихожей, и по этому звуку она понимает, что вся ее затея с банкой была напрасной.

Отец в ярости. Девочка не знает, что тому причиной, но только бешенство, копившееся в нем все эти тихие дни, точно гной, готовится прорваться от малейшего прикосновения к нарыву. Она видит это по его побелевшим глазам, чувствует по запаху, исходящему от его тела. Он молча придвигает стул и садится к столу, широко растопырив локти.

— Коля, а руки помыть? — с укоризненной улыбкой говорит мать.

Олю примораживает к стулу. Господи, что она делает? Она что, не видит, кто сидит на стуле напротив нее? Зачем она тыкает иголкой в этот вздувшийся зловонный пузырь?

Но отец не бьет ее. Он задерживает на ней тяжелый взгляд, под которым мамина улыбка съеживается и исчезает, точно красную нитку выдергивают из бледного полотна.

— Ты же с улицы, — оправдываясь, тихо говорит она.