Елена Михалкова - Нет кузнечика в траве

— От ты сучка! — ласково сказало существо.

Оля оцепенела.

— Я тут перед ней выкаблучиваюсь. Из кожи вон лезу. — Существо покачало головой. — А она лапками дрыгает. Паскудина!

Отец — то, что она считала своим отцом, — шагнул навстречу. Из черных провалов его глазниц на девочку уставилась омерзительная тварь, безжалостная и глумливая. Запах стал невыносим.

У Оли вдруг разом заложило уши. Отец что-то говорил, но она видела только шевеление его губ и влажный блеск языка. Он то и дело облизывался.

Девочка мотнула головой, и глухота прошла.

— Не хочешь, значит! — вкрадчиво констатировал отец. — Ну, как знаешь. Вольному воля. Потом не жалуйся.

Он сел за стол и принялся жадно хлебать остывший суп. Словно не было ни его рыданий, ни разговора, ни почти удавшейся попытки перетянуть Олю на свою сторону.

Девочка постояла, глядя, как шевелится что-то под кожей на его шее, когда отец широко разевает рот. Затем неслышно попятилась, не поворачиваясь к нему спиной.

Зайдя в свою комнату, она прикрыла дверь и хотела распахнуть пошире окно, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Но тут перед глазами взвихрились сотни микроскопических мушек, и Олю накрыла темнота.

Сегодня я целое утро крашу ногти. Из алого в зеленый, из желтого в перламутровый — затем снимаю лак и начинаю все заново. Яркие, как цветы, флакончики я украла у Мины. Отец дарит их ей каждый раз, когда… Впрочем, нет. Отец дарит их ей — и больше ни слова.

На это бессмысленное занятие я потратила несколько часов. Но оно успокаивает, как все ритуалы.

Старуха учила меня, что работа должна быть ритуалом. Тщательно вымыть палитру, следя за потеками растворяющейся грязи — кровью неродившихся картин. Выдавить из тюбика жирных гусениц, знаменующих новую жизнь, — киноварь, кадмий красный, кадмий оранжевый… Рядом золотистая охра. Жженая умбра. Мой любимый зеленый кобальт. Синий кобальт.

Любая работа должна начинаться с ритуала, повторяю я за ней. Как дом начинается с порога, как близость начинается с поцелуя, как обед начинается с молитвы, — а впрочем, в нашем доме давно никто не молится, а если молится, то спаси меня провидение от этих богов.

Я крашу ногти. Сегодня это мой ритуал. Очищающее действо. Можно было бы заваривать чай с долгими церемониями или раскладывать карты… Но я художник. Я привыкла красить . Поэтому я крашу себя — в алый, зеленый, золотой, перламутровый.

Никто не видит результата моих трудов. Лишь кот наблюдает за мной с подоконника с нескрываемым осуждением. Он не понимает, зачем я трачу время на то, что дурно пахнет.

Вы знаете, что в пантеоне живых существ коты находятся возле мелкой нечистой силы? Это правда. Лешие, брауни, лепреконы, гоблины, кошки… Все они одной природы. С той лишь разницей, что коты всегда на стороне хозяев. Даже самые глупые и подлые из них. А таких предостаточно, уж можете мне поверить.

Вспомнить хоть старую одноглазую Туми, которая вечно отиралась возле камня под сосной. Впрочем, нет. Мы не будем говорить о камне под сосной.

Я крашу ногти, хотя мне пора что-нибудь предпринять. Отвести этого человека от наших троп, от нашего дома.

Он пришел вчера. Я догадывалась, что к нам явится кто-нибудь из ищеек — да что там догадывалась, я видела опасность, как тогда, на свадьбе Георгия и Лизы.

Однако я не ожидала, что он будет именно таким.

На самом деле их было двое. Второго можно не принимать в расчет, хотя на людей он наверняка производит впечатление: огромный, мощный, выше даже Андреаса и шире его в плечах. Он казался медлительным, но лишь до тех пор, пока не услышал мои шаги и не обернулся. Обернулся? Я едва уловила его движение! Это меня испугало. Какая огромная стремительная сила… Так двигаются большие звери. Они выглядят неповоротливыми, а когда вы понимаете свою ошибку, обычно уже поздно что-то исправлять.

Но завидев того, кто привел его, я сразу забыла о верзиле.

Утром он ходил вдалеке, я не могла рассмотреть его лица. Вблизи первый же взгляд подсказал мне, что дело плохо.

У него серые глаза, обманчиво мягкая речь, обманчиво юные черты — он весь состоит из лжи и притворства. Издалека я решила, что он совсем мальчишка; ха, как же! Оборотням и ведьмам дано менять возраст по своему желанию. Я изо всех сил старалась не встречаться с ним взглядом. Меня кольнуло ужасное предположение — что, если он такой же, как я? Тогда он сумеет все угадать. И про пещеру, и про валун под сосной, и про набор лаков, которых у Мины столько, что она не замечает, когда я краду десяток-другой. Ее полка над столом вся уставлена флакончиками. Мне страшно смотреть на них.