Елена Михалкова - Нет кузнечика в траве

В курсе ли мама!

Смех перешел в хохот.

— Она… ха-ха!.. как же, в курсе!.. Если бы узнала… ха-ха-ха!.. сказала бы… ха-ха-ха!.. что папу эта глупая девочка довела!.. а-ха-ха-ха!.. конечно, довела! давала не с той стороны!..

— Белка, перестань!

— Платьице у нее!.. В цветочек! — выкрикивала Оля. — Кудри… ха-ха-ха!.. на пиво! Завьет, а он такой: «Отчего они не вьются у порядочных людей!» А она: хи-хи-хи! Коленька, как ты смешно шутишь! Ха-ха! Правда, очень смешно! Кудри вьются, кудри вьются — знаешь у кого?

— Белочка, ну прости!

— Супчик ему! Ха-ха! Оладушки жарит попышнее! Папа же похудел! Так расстроился из-за этой трагедии!

— Тише, тише.

Димка с силой обнял ее, прижал к себе и держал, пока Олины истерические всхлипы не стали затихать. Она долго икала, уткнувшись в его футболку, не понимая толком, что с ней случилось.

— Ну, все, все, — бормотал до смерти перепуганный Синекольский. Он впервые видел такую истерику. Белка всегда собранная, настороженная, точно партизан в тылу врага. Даже смеется негромко, словно опасается, что ее кто-нибудь отыщет по голосу. А тут дергается так страшно и резко, будто ее прошивает пуля за пулей. И губы побелели.

— Брось, не реви, — уговаривал он. — Все наладится. Честное слово, Белочка! Все будет хорошо. Плохое уже закончилось, понимаешь ты?

Оля всхлипнула в последний раз и кивнула. Страшное напряжение последних двух суток понемногу отпускало ее. Она чувствовала себя так, будто слезы растворили все твердые составляющие ее тела и она стала бескостной. Медузой, прилепившейся к чахлой Димкиной груди.

— Прости, — прерывисто выдохнула она.

— Дура ты, Белка!

— Я тебе всю футболку соплями измазала.

— Да у меня постоянно девки на груди рыдают, — скромно ответил Синекольский. — Я привык.

И когда она слабо улыбнулась, мысленно сказал себе, что он молодец.

Как ни странно, Оля тоже думала, что все наладится. Вся эта история дошла до самого дна, и теперь они просто вынуждены подниматься обратно, потому что дороги в другом направлении здесь нет.

Что может быть хуже убийства!

Она так и не поняла, догадался ли отец о том, что ей все известно. Оставаясь наедине, они почти не разговаривали. Зато в присутствии матери он становился с ней преувеличенно ласков и оживлен. Называл Лелькой, подтрунивал, расспрашивал о том, как прошел день.

Сперва эта тактика ошеломила Олю. После хладнокровного признания на чердаке, после его слов о том, что отныне она ему враг, девочка ожидала чего угодно, кроме его внимания. Однако постепенно ей открылось, что это притворное дружелюбие куда хуже бойкота.

Отец ее поймал. Прижал рогатиной к стенке, и некуда Оле дернуться — ни влево, ни вправо.

Рогатина называлась «Не огорчай мать».

Оля вынуждена была подыгрывать. Скрепя сердце, она улыбалась отцу и краем глаза ловила радостную улыбку мамы: как чудесно, что ее муж и дочь находят общий язык! «Не в каждой семье близкие так любят друг друга», — заметила однажды мама. Поймала Олин взгляд, упавший на фиолетовые пятна, расползавшиеся по ее запястью, и торопливо одернула рукав.

Иногда Оле казалось, что отец с ней играет. Развлекается, точно кошка с мышью, то подбрасывая ее вверх, трепещущую и перепуганную, то снова прижимая к земле одним когтем. Единственный аргумент, заставлявший ее сомневаться в собственном предположении, заключался в том, что это было слишком изощренное издевательство. Ее отец до такого просто не додумался бы.

А может, и додумался бы.

Она ведь ничего о нем не знает.

Иногда выпадали совсем плохие дни. Дни, когда его улыбка выглядела особенно ласковой, а обращение «Лелька» звучало теплым и искренним. Дни, когда ей страстно хотелось верить, что его заигрывания — не понарошку, а всерьез. Он пробует найти с ней общий язык! Он раскаивается в том, что совершил! Отец изменился! А что он по-прежнему бьет маму, так это срывы, они бывают у любого!

Оля жадно всматривалась в родное лицо. Нос с горбинкой, курчавая шапка волос, тонкие губы… Обычный человек. Быть может, слишком красивый — высокий, широкоплечий, мускулистый. Но ведь нет ни одной черты в его облике, указывающей на то, что он действительно совершил все эти чудовищные поступки!

Что, если они ошиблись? И смерть Пудры — всего лишь ужасное стечение обстоятельств? А связь с Пудрой… что ж, Маня заманила его, а он не смог противиться зову плоти.

Когда Оля повторяла про себя взрослые слова «зов плоти», совершалась магия: отец становился как бы непричастен к произошедшему на чердаке. Словно дух его воспарял и держался поодаль, пока плоть удовлетворяла свою похоть.