Всеволод Иванов - Голубые пески

Говорил он немножко по книжному, жесты у него быстрые и ломкие.

- Я уехал из Петербурга потому, что русские бунтуют грязно, кроваво и однообразно. Даже убивают или из-за угла, или топят. У нас, как в старину - раздирают лошадьми...

- Лебяжий поселок Запус выжег. Я комиссию составил и прокурора из Омска вызвал.

Балиханов улыбнулся, перевернул чашку и по-киргизски поблагодарил:

- Щикур. Я в Омске о Запусе слышал. Страшно смелый человек, много... да... много...

Олимпиада вышла.

- Его женщины очень любят. Я вам по секрету: когда арестуете его, пошлите за мной. Я приеду. Я посмотрю. У нас в академии малоросс один был, я не помню фамилии его, он чудеса делал.

Атаман вдруг вспомнил, что с инженером раньше, до войны еще, они были на "ты", теперь Балиханов улыбается снисходительно, говорит ему "вы", и на руках его нет колец.

"Украдем, что ли?" - подумал атаман и сказал со злостью:

- Врут очень много. Запуса выдрать и перестанет.

- О, да. Лгут люди много. Я согласен. Я ведь крови не люблю...

- Это к чему же?

Балиханов не ответил. Улыбаясь протяжно, чуть шевеля худыми желтыми пальцами, просидел он еще с полчаса. Артюшка показал ему новую винтовку - винчестер. Киргиз похвалил, а про себя ничего не стал рассказывать. Артюшка вытащил седло, привезенное из степи, - инженер поднял брови, крепко пожал руки и ушел.

Олимпиада сказала:

- Обиделся.

- Повиляла бы перед ним больше, глядишь бы не обиделся.

- Артемий!..

- Молчи лучше, потаскуха!

Ночью, когда Олимпиада опять повторила мужу - не отдавалась она Запусу, только поцеловала, сам же Артюшка просил выведать, - тогда атаман стал врать ей о ненормальностях Запуса; о том, что это сказал ему Балиханов. Олимпиада краснела, отворачивалась.

Атаман дергал ее за плечо, шипел в теплое ухо:

- Молчишь? Ты больше моего знаешь... молчишь! Сознайся, прощу - лучше он меня? Не веришь?..

- Пусти, Артемий, - больно ведь.

Он вспоминал какой-то туманный образ, а за ним слова старой актрисы, пришедшей на-днях просить пропуск из города: "женщина отдается не из-за чувственности, а из любопытства".

- Потаскуха, потаскуха!..

IX.

Вверху, где тонкие перегородки отделяли людские страдания (не многочисленные страдания), где потели ночью в кроватях (со своей или купленной любовью), где днем было холодно (дров в городок не везли - у лесов сидел Запус) - вверху жила Олимпиада.

Внизу, где в двух заплеванных комнатах толкались люди у биллиарда, где казаки из узких медных чайников пили самогон, днем гогот стоял: над самосудами, над крестьянскими приговорами, над собой, - сюда по скользской - словно вымазанной слюной - проходила Олимпиада.

Были у ней смуглые руки (я уже о них говорил), как вечерние птицы. Платья муж приказывал носить широкие, синие, с высоким воротником. Как и о платье, так же важно упомянуть о холодной осени, о потвердевших песках и о птицах, улетающих медленно, словно неподвижно.

Над такими городками самое главное здание - тюрьма, потому - раньше здесь шли каторжные тракты на рудники, в тачки. Еще - церкви, но церкви (не так как тюрьмы) пусты, их словно не было; они проснулись в революцию. Вкруг тюрьмы - ров с полынью, перед воротами - палисадник - боярышник, тополя, шиповник.

Все это к тому, - в тюрьму казаки водили людей, мужиков из уезда; пахли мужики соломой, волосы были выцветшие, как солома. Как ворох соломы, - осеннее солнце; как выцветшие ситцы, - холодные облака.

И любовь Олимпиады - никому не сказанная - темна, тонка. От каждодневной лжи мужу высыхали груди (старая бабка об'яснила бы, но умерла в поселке Лебяжьем); от раздумий высыхали глаза; губы - об губах ли говорить, когда подле нее весь городок спрыгнул, понесся, затарахтел.

От Пожиловской мельницы (хотя она не одна), сутулясь, бегали сговариваться с Мещанской слободки рабочие; ночью внезапно на кладбищенской церкви вскрикивал колокол; офицеры образовали союз защиты родины; атаман Артемий Трубычев заявил на митинге:

- Весь город спалим, - большевики здесь не будут.

А внутри сухота и темень, и колокол какой-то бьет внезапно и туго. Ради горя какого ходила Олимпиада городком этим с серыми заборчиками, песками, желтым ветром из-за Иртыша?

X.

Генеральша Саженова пожертвовала драгоценности в пользу инвалидов. На мельнице Пожиловых чуть не случился пожар; прискакали пожарные - нашли между мешков типографский станок и большевистские прокламации. Арестовали прекрасного Франца и еще двоих. Варвара Саженова поступила в сестры милосердия, братья ее - в союз защиты родины. Старик Поликарпыч забил досками ограду, ворота, сидел внутри с дробовиком и вновь купленной сукой. Атаман Трубычев увеличил штаты милиции, из казаков завели ночные об'езды. Три парохода дежурили у пристаней.