Всеволод Иванов - Голубые пески

- Урожай какой нынче?

Просфирня скупо улыбнулась и ответила:

- Едва ли вы в город проедете... Заставы кругом, не выпустят. Пройдут казаки, тогда можно.

- Убьют!

- Ну, может и не убьют, может простят... Не пускает он вас? Другую, поди, подобрал - до баб яруч. Муж, поди, простит... Не девка... Это девке раз'езды как простить, а баба выдержит. Непременно выдержит.

Просфирня стала опять говорить дочери.

Мимо окон, наматывая на колесья теплую пахучую грязь, прошел обоз. Хлопая бичем и поддерживая сползавшие с плеч винтовки, скользнули за обозом пять мужиков.

Просфирня расставила руки, точно пряча кого под них:

- Добровольцы... Сколь их погибши. Что их манит, а? Дикой народ, бежит: с одной войны на другую, ни один гриб-то?..

Треснул перекатисто лугом пулемет. В деревне закричали пронзительно должно быть бабы. Просфирня кинулась к чашкам, к самовару. Ира сказала лениво:

- Учатся. Казаки после завтра придут. Испу-угались.

- Ты откуда знаешь?

- Пимных, Никола, сказывал.

Фиоза Семеновна обошла горницу. В простенке, между гераней, тусклое зеркало. Взяло оно кусок груди, руку в цветной пахучей кофте, лицу же в нем показаться страшно.

- Солдатское есть? - спросила тоскливо Фиоза Семеновна.

Просфирня, охая и для чего-то придерживаясь стены, вошла в горницу. Долго смотрела на желтый крашеный пол.

- Какое солдатское?

- Белье там, сапоги, шинель. У всех теперь солдатское есть.

- Об нас спрашиваете, Фиоза Семеновна?

И, вдруг хлопнув ладонь о ладонь, просфирня быстро зашарилась по углам:

- Есть, как же солдатскому не быть?.. от сына осталось... сичас солдатского найдем... как же... Ира, ищи!..

- Ищи, сама хочешь так. Что я тебе барахлом торговать?

Выкидывая на скамейку широкие, серого сукна, штаны, просфирня хитро ухмыльнулась:

- К мужу под солдатской амуницией пробраться хочешь?

- К мужу, - вяло ответила Фиоза Семеновна: - шинель коли найдется, куплю.

- Все найдется. Ты думаешь, солдат легче пропускают?

- Легче.

- Ну, дай бог. И то, скажешь, с германского фронта ушел: нонче много идет человека, как гриба в дождь.

Штаны пришлись в пору: ноги лежали в них большими солдатскими кусками. Ворот рубахи расширили, а шинель - узка, тело из-под нее выплывало бабьим. Отпороли хлястик, затянули живот мягким ремнем - вышло.

- Хоть на германску войну итти.

Фиоза Семеновна ощупала руки и, спустив рукава шинели до ногтей, тихо сказала:

- Режь.

- Чего еще?

- Волос режь, на-голо.

И, дрогнув пальцами, взвизгнула:

- Да, ну-у!..

И, так же тонко взвигнув, вдруг заплакала Ира.

Просфирня собрала лицо в строгость, перекрестилась и, махнув ножницами, строго сказала:

- Кирилл Михеичу поклонитесь, забыл нас. Подряды, сказывают, у него об'явились огромадные. Держжись!..

Приподняв смуглую прядь волос, просфирня проворно лязгнула ножницами. Прядь, вихляясь, как перо, скользнула к подолу платья. Просфирня притопнула ее ногой.

Провожали Фиозу Семеновну до ворот. Ноги у ней в большом и теплом сапоге непривычно тлели - словно вся земля нога. От шинели пахло сухими вениками, а голова будто обожженная - и жар, и легость.

Растворяя калитку, просфирня повторила:

- Кланяйтесь Кирилл Михеичу. Вещи ваши я сохраню.

- Не надо.

В кармане шинели пальцы нащупали твердые, как гальки, хлебные крошки, сломанную спичку и стальное перышко. Фиоза Семеновна торопливо достала перышко и передала просфирне. Тогда просфирня заплакала и, поджав губы (чтобы не выпачкать слюной), стала целоваться.

А за селом, где налево от деревянного моста, дорога свертывала к городу, Фиоза Семеновна, не взглянув туда, повернула к ферме.

Толстоногий мужик все еще сидел на бревнах, только как-будто был в другой шапке.

- Сирянок нету закурить? - спросил он.

Фиоза Семеновна молча прошла мимо.

В сарае, где раньше стояли сельско-хозяйственные машины, за столом, покрытым одеялом, сидел Запус. Подтянув колено к подбородку и часто стукая ребром ладони о стол, он выкрикивал со смехом:

- Кто еще не вписался?.. Кому голов не жалко, а-а?.. Головы, все? Последний день, а то без записи умирать придется, товарищщи!..

Небритое его лицо золотилось, а голос как-будто осип. Так, когда солома летит с воза, такой шорох в голосе.

Защищая локтями грудь, Фиоза Семеновна шла через толпу. В новой одежде, по-новому остро входили в тело кислые мужские запахи. А может быть, это потому: казалось, схватят сейчас и стиснут груди.

С каждым шагом - резче по столу ладонь Запуса: