Всеволод Иванов - Голубые пески

- Артюш!..

Трубычев убрал ноги и, шурша сеном, подвинулся:

- Садитесь, рядом... Домой!

Дрожки сильно трясло.

- Когда это пыль улягет?

- Да-а... - устало сказал Артюшка. - Как хозяйство идет? Подряды имеются? Мне о церквах каких-то говорили.

- Нету нонче никаких подрядов, например, бумага одна получается. Как сказать фунтаменты провели, есть, а народ воюет. Олимпиада здорова?..

- Скоро можно строить. Казачья лава пройдет, Запуса прогонят. Следователь сказывал, письмо Фиозы нашли в пароходе.

Кирилл Михеич пошарил в кармане, точно ища письма. Вдруг взмахнул рукой и схватил Артюшку за коленку:

- Ты мне, Артюш, записку, записку такую по всему уезду... чтоб пропускали везде: дескать, Кирилл Михеич Качанов по всему уезду может, понял? Я завтра отправлюсь.

- Записка, пропуск?

- Ну, пропуск. Мне-то что, мне только ехать.

- Записка выдается людям, связанным с гражданскими или военными организациями.

- Петуха знаешь?

- Какого петуха?

- Олимпиада петуху одному горло перекусила... А мне в уезд надо ехать, церкви строить!.. Давай записку.

- Петух-то при чем?

Веки Кирилла Михеича точно покрылись слюной. На лице выступила розовато-желтая кожа. Он дергал Артюшку за острое колено, и тому казалось, у него нарастает что-то на колене...

- Какой петух?..

- Не петух, а человека губят. Же-ену!.. Пущай я по всему уезду спокойно... церкви, скажу, осматривать. Я под законный суд привезу.

- Зачем ее тебе? Таких - к Бикмеджанову ступай, десяток на выбор. Кто ее потрогает?..

- Могу я осматривать свои постройки; я в губернию жаловаться поеду. Стой!

Он выпрыгнул из дрожек и, застегивая сюртук, побежал через площадь в переулок. Киргиз-кучер посмотрел на его ноги и шлепнул пренебрежительно губами:

- Азрак-азрак сдурел... Сопсем урус бегать ни умет. А-а!..

Вечером, архитектор Шмуро сидел перед Кириллом Михеичем в кабинете. Шоркая широкими ступнями по крашеному полу, он вразумительно говорил:

- Окончательно, на вашем месте я бы отказался. Я люблю говорить правду, ничего не боюсь, но головы мне своей жалко, сгодится... Хм... Так вот: я об'ясню - Трубычев вам не давал бумажку потому, что ревнует жену к Запусу, а Фиоза Семеновна при нем если, - не побежит же туда Олимпиада. Затем Олимпиада повлияла, сплетница и дура. Отпустил. Мне говорит: "Командирую с ним, не выпускайте из казачьей лавы". А что там палкой очерчено, здесь идут казаки, а здесь нет. Поедете?

- Поеду, - сказал Кирилл Михеич.

- Вам говорю: зря. Откажитесь. Я бы мог, конечно, несмотря на военную дисциплину - я защищать фронт еду, а не мужей, - мог бы отказаться... Он меня здесь очень легко со злости под пулю подведет...

Он вытер потные усы и, еще пошоркав ногами, сказал обреченным голосом:

- Поедете?..

- Поеду, - отвечал Кирилл Михеич и попросил отдать ему пропуск по уезду.

Шмуро вздохнул:

- Здесь на нас, на двоих... А впрочем, возьмите.

V.

У тесовых ворот фермы на бревне сидел толстоногий мужик. Увидав Фиозу Семеновну, он царапнул ружьем по бревну и, тускло глядя ей в груди, сказал:

- Нельзя пускать, сказано. Вишь - проволочны загражденья лупят... Камфорт, язви их!.. Ступай в поселок лучше.

Лугом, вокруг фермы, трое парней вбивали в сырую землю колья. Босой матрос обматывал колья колючей проволокой.

Фиоза Семеновна ушла.

Горьче всего - тлел на ее заветревших (от осенних водяных ветров) пальцах мягкий желтый волос Запуса. Дальше - голубовато-желтые глаза и быстрые руки над ее телом... Горьче осенних листьев...

И шла она к ферме не за милостью - городские ботинки осели в грязь, надо ботинки; от жестких и бурых как жнивье ветров - шубу.

А по жнивью, пугая волков, одетый в крестьянский армяк и круглую татарскую шапку, скакал куда-то и не мог ускакать Васька Запус. Как татарские шапки на лугах - стога, скачут в осенних ветрах, треплют волосом и не могут ускакать. Лугами - окопы, мужичьи заставы. Из степей желтым огнем идет казачья лава.

Плакала Фиоза Семеновна.

Четвертый раз говорил ей толстоногий мужик Филька, - в ферму не велено пускать. Неделю не под'езжал к полисаднику Запус. Дни над стогами мокрые ветряные сети, птицы летят выше туч.

Сидеть бы в городе Павлодаре, смотреть Кирилл Михеича. Печи широкие корабли, хлеба белые; от печей и хлебов сытый пар.

Не надо!

--------------

Просфирня укоряла Иру: поселком говорят, не блюдет себя. Ира упрямо чертила подбородком. Остры девичьи груди, как подбородок. Фиоза Семеновна, проходя в горницу, подумала - "грех... надо в город" и спросила: