Всеволод Иванов - Голубые пески

- Арестованные?

- Ну?

- Чего им. Мятлев, купец, на двор часто просится. Я ему ведро велел поставить. Ребятам некогда следить за ними.

- Трубычев все хороводит. Белыми-то. Серьезный мужик, не скоро мы его кончим. Запусу не уступит.

- Далеко.

- Говорить не умеет. А этот, как зальется, даже поджилки играют. Красив же стерва. Офицером только быть. Он, поди, из офицеров.

Горчишников любовно рассмеялся:

- Лешак его знат. Башковитый парнишка. Поджечь бы город-то, жалко. Безвинны сгорят. А зажечь славно-б.

- Безвинных много.

Переговаривались они долго. Потом Гришка свернулся калачиком на диване и заснул. Горчишников обошел пароход, для чего-то умылся.

Пули щепали обшивку и колеса. Все так же сидел капитан у рупора, бледный, грузный, рыжеусый. Нестройно кричали с берега "ура".

На другом берегу, из степи проскакали к лесу казаки, спешились и поползли по лугу.

- Кругом хочут, - сказал какой-то красногвардеец.

Мадьяры запели "марсельезу". Слова были непонятные и близкие. Громыхая сапогами, пробежал кашевар и громко звал:

- Обедать!..

Горчишников вернулся в каюту, помуслил карандаш и на обороте испорченной "инструкции обороны" - вывел: "смерть врагам революции", но зачеркнул и написал: "по приговору чрезвычайной тройки"... Опять зачеркнул. Долго думал, писал и черкал. Наконец, достал один из протоколов заседания и, заглядывая часто туда, начал: "Чрезвычайная тройка Павлодарского Сов. Р., С., К., Кр. и Кирг. Деп. на заседании своем от 18 августа"...

--------------

Чуть-ли не пятьсот раз выстрелил Кирилл Михеич. Сухая ружейная трескотня облепила второй одеждой тело, и от этого, должно быть, тяжелее было лежать. Песок забрался под рубаху, солнце его нажгло; грудь ныла.

А стрельбе и конца не было.

Шмуро тоже устал, вскочил вдруг на колени и махнул вверх фуражкой:

- Ребята, за мной!

Ему прострелило плечо. Фуражка, обрызнутая кровью, покатилась между ямок. "Где шлем-то?" - подумал Кирилл Михеич, а Шмуро отползал на перевязку. Он не возвратился. Еще кого-то убили. Запах, впитываемой песком крови, ударил тошнотворно в щеки и осел внутри неутихающей болью.

Кирилл Михеич остановил стрельбу. Потускнели - песок, белый пароход, так деловито месивший воду, огромные яры.

Травы захотелось. Прижаться бы за корни и втиснуть в землю ставшее понятным и дорогим небольшое тело. Хрупкие кости, обтянутые седеющим мясом...

Кирилл Михеич незаметно перекрестился. Больше прижать ружье к плечу не находилось силы.

Крикнул зоркий Долонько:

- Стреляй, Качанов.

Попробовал выстрелить. Ружье отдало, заныла скула.

Кирилл Михеич подполз к прапорщику и, торопливо глотая слюну, сказал:

- Можно за угол?

- Зачем?

Прапорщик, вдруг понимая, улыбнулся.

- Ступайте. Только не долго. Люди нужны.

Кирилл Михеич дополз до угла. Хотел остановиться и не мог, полз все дальше и дальше. Квартал уже от яров, другой начинается...

Здесь Кирилл Михеич сел на корточки и, оглянувшись, побежал вдоль забора на четвереньках.

За досками кто-то со слезами кричал:

- Не лезь, тебе говорят, не лезь! Ми-ша!.. Да-а...

Кирилл Михеич пробежал на четвереньках полквартала, потом вскочил, выпрямился и упал.

Другой стороной улицы подстрелили собаку и она, ерзая задом, скулила в разбитые стекла дома.

Так четвереньками добрался до своего угла Кирилл Михеич. Прошел полной ногой в мастерскую, закрылся одеялом и заплакал в подушку.

Поликарпыч тер ладони о колени, вздыхал, глядел в угол. Подставил к углу скамью. Влез и обтер покрытый пылью образ.

--------------

Под утро привезли эстафету; комиссар Запус из разгромленной им станицы Лебяжьей, прорвав казачью лаву, вместе с отрядом ускакал в поселки новоселов. Снизу и сверху - из Омска и Семипалатинска подходили пароходы Сибирской Областной Думы для захвата "Андрея Первозванного". Со степи с'езжались казаки и киргизы.

Всю эту ночь Горчишников не спал. Заседала Чрез-Тройка, вместо Запуса выбрали русина Трофима Круцю. Придумать ничего не могли. Ночь была темная, в два часа пароход зажег стоявшую у плотов баржу. Осветило реку, пристали и яры. Ударил в набат, по берегу поскакали пожарные лошади. Приказали остановить стрельбу, когда обоз подскакал, - рассмотрели - людей на обозе не было. Лошади, путая постромки, косились спокойно на пожар. Утром вновь начался обстрел города. Лошадей перебили. Убежала одна подвода, и размотавшийся пожарный рукав трепался по пыли, похожей на огромную возжу... Когда заседание кончилось, Горчишников присел к машинке и перепечатал написанное еще вчера постановление. Поставил печать и, сильно нажимая пером, вывел: "Емел Горчишников". Вынув из кобуры револьвер, спустился вниз.