Всеволод Иванов - Голубые пески

По двору - топот. К пригону. Насвистывая, ввел кто-то лошадь. Звякнуло железом. Сапоги заскрипели. Потом стременами, должно, тронули.

В щель пахнуло лошадиным потом, - и голос Запуса:

- Старик, спишь?

Вскочил Кирилл Михеич в кровати. Натянул кое-как одеяло. Дверь подалась, грохнулась на скамью тяжесть - седло.

- Спишь?

Свистнул. Зажег папироску. Сплюнул.

- Спи. Огонь напрасно не гасишь, пожар будет. Я погашу.

Дунул на лампу и ушел.

Еще за стеной шаги - расписанные серебряным звоном. Смех будто; самовар несут - Сергевна ногами часто перебирает.

И такой же нетленный вечер как всегда. И крыши - спящие голуби.

Телеги под навесом, пахнущие дегтем и бором. Земля, сонная и теплая, закрывает глаза.

А душа не закрывает век, ноет и мечется, как зверь на плывущей льдине.

Мелко, угребисто, перебирая руками, точно плывет - Поликарпыч.

- Хозяин прикатил. Видал?

- Видел.

- Хохочет. Тебя, грит, у парохода приметил... На коленях молился.

- Брешет, курва.

- Ты ему говори. Я, грит, ему кланяюсь, - ен и не видит. Освободители-и!.. Куды, грит, сейчас изволил отбыть?.. Фиоза-то...

- Ну?..

- Вместе с Олимпиадой, ржет... Я ее в бок толкаю, а она брюхом-то как вальком - так и лупит, так и лупит. Ловко, панихида, смеется. Поди так штаны лопнули.

Кирилл Михеич потер ладони - до сухой боли. Кольнуло в боку. Вздохнул глубже, присел на скамейку, рядом с седлом. От конского запаха будто стало легче.

- Тебе б пожалуй, парень - пойти в добровольную. Мало ли с кем не бывает, а тут за веру.

- Иди ты с ними вместе...

- Материться я тоже могу. Однако, грит, введены в город военные положенья, чтоб до девяти часов, а больше не сметь. Вроде как моблизация... призыв рекрутов. Ладно!.. Я ему говорю - отец-то Степан жив? Куды, грит, он денется. Очень прекрасно... Выпил я чай и отправился. Ступай и ты. Баба мне Фиеза-то: "пусть, грит, идет"... Пошел, что ли?..

- Не лезь! - крикнул Кирилл Михеич.

Поликарпыч посмотрел на захлопнувшуюся дверь. Поправил филенку и сказал:

- Капуста...

Стоял Кирилл Михеич, через палисадник глядел в окно:

Опять, как утром - самовар бежит, торопится - зверь медный. Плотно прильнув к стулу, - Фиоза Семеновна подлым вороватым глазом - по Запусу. И жарче самовара - в китайском шелке дышут груди. Рот как брусника на куличе...

Смеются.

У Олимпиады глазы - клыки. Фиоза смеется, - в ноги, - скатерть колышет, от смеха такого жилы как парное молоко вянут...

Вянет у Запуса острый и бойкий рот. Усики, как в наводнение, тонут в ином чем-то...

Харкнул Кирилл Михеич, отошел. Хотел-было уже в комнаты, но вспомнил генеральшу, хромых офицеров и Варвару. Пригладил волос, а чтоб короче, через забор.

На стук - громыхнуло ведро, треснула какая-то корчага и напуганный густой голос воззвал:

- Кто-о!..

Отодвинулся немного Кирилл Михеич - чтобы дверь отворять, не обеспокоить. Сказал неуверенно:

- Я, Кирилл Михеич.

- Кто-о?..

- Кирилл Михеич!.. Сосед!

Громыхнуло опять что-то. Звякнуло. Из синей и жесткой тьмы крикнули сразу несколько:

- Не знаем... кто там еще на ночь? Здесь раненые...

- Ранены-ые... - давнул в двери бас.

Собака тявкнула, будто скрипнуло колодцем... - Известкой понесло от постройки.

Дошел Кирилл Михеич до ворот, а там, прислонившись к столбу, - киргиз. Конь рядом. Чембырь прикреплен к поясу.

Киргиз обернулся и поздоровался:

- Аман-бы-сын?..

И немного пришепетывая, словно в размякших зубах, сказал по-русски:

- В пимокатной никого нет? Я видал - комиссар проехал.

Кирилл Михеич подошел и, дергая киргиза за пояс, проговорил вполголоса:

- Артюшка!.. Эта ищо что за дикорация?

- Не ори, - сказал Артюшка, быстро отцепляя чембырь: - коня надо на выстойку привязать. Нет, значит? Я пойду.

Он, подкидывая песок внутрь, косыми ногами, пошел. Кирилл Михеич обомленно тянул его за пояс к себе. Ремень был потный и склизкий как червь.

Вспомнил Шмуро в переулке и, стараясь, спокойно сказал:

- Обожди.

Артюшка выдернул ремень и, трепля потную челку лошади, одной к другой ноге сгребал песок.

- Я устал, Михеич. После скажешь.

- Урежут.

- Кто?

Кирилл Михеич подскочил к морде лошади. Так он глядел и говорил через морду. Лошадь толкала в плечо влажными и мягкими ноздрями.

- Седни восстанье было. Церковь отбивали, а потом, говорят, казаки идут. И будто ведешь их ты. Со всех станиц. Протоиерея арестовали.

- Знаю.

- Нельзя тебе, парень, показываться.

- Тоже знаю. У тебя овес есть? Я к старику пойду, бабе скажи - щей пусть принесет. Я есть хочу. А там, как хочешь.