Хью Пентикост - Где снег был красным

— Помочь тебе с пакетами? — спросил Гилсон.

— Я сама, спасибо, Руф. Может, зайдешь, выпьешь что-нибудь?

— Благодарю, но надо возвращаться на ферму. Бим — славный парень, однако нужно проверить, как он сделал работу.

— Я думала, ты собирался к Ральфу Бенсону, — сказала Лиз улыбаясь.

— Леди, — произнес Руф, подражая выговору Илайхью, — если мне захочется солгать, чтобы себя удовольствовать, то это мое дело!

Дверь коттеджа отворилась, и появилась фигура грузного бородатого человека на фоне освещенного помещения позади него.

— Это ты, Лиз?

— Да, отец.

— Ну же, ради всего святого, заходи да сготовь мне поесть что-нибудь!

— Алонсо, я натравлю на тебя Общество по защите детей за жестокость к молодежи! — крикнул Руф.

— Убери отсюда своего проклятого механического коня, — проревел Алонсо, — или заходи да погрызи с нами сухарей с сыром! Только не стой там!

— Благодарю, поеду домой, меня там ждет тарелка супа из турнепса, — отозвался Руф.

— Ах вы, богатеи фермеры! Если я что-то ненавижу, так это бездействие. Делай что-нибудь! Уезжай или заходи!

— Как-нибудь потом, — сказал Гилсон. Он повернулся к девушке: — Спокойной ночи, Лиз.

— Спокойной ночи, Руф, и огромное спасибо, что подвез.

— Всегда к вашим услугам, леди. Пока.

Она стояла у обочины, глядя, как красные фары джипа исчезли за поворотом дороги. Потом Лиз развернулась к дому и медленно пошла по дорожке, неся свертки.

Алонсо Холбрук принял кульки от дочери и отнес их в кухню. Он был человеком огромного роста — шесть футов и четыре дюйма, ширина же его тела вполне соответствовала росту. Седеющая борода и кустистые брови придавали некую свирепость облику художника, которую усиливали серые глаза — такие ясные и пронзительные, что казалось, можно ослепнуть, если смотреть прямо в них.

Коттедж, в котором жили Холбруки, явно строили, не учитывая габариты Алонсо. Чтобы проходить в двери, ему приходилось нагибаться, и он достаточно часто ушибал себе голову, чтобы проклясть и этот коттедж, и всю архитектуру Новой Англии в целом. Мебель в комнатах была самых разных стилей, большинство ее предметов — громоздки и далеко не в полном порядке. Алонсо то и дело обещал отремонтировать лопнувшую пружину на мягком стуле или склеить пристенный столик, но едва наступало утро, он забывал все обещания и несся в студию, оборудованную в северной части дома. В основной части жилища Лиз поддерживала подобие порядка, но студия являлась местом священным и неприкосновенным. Она была забита стопками холстов, пустыми тюбиками из-под красок, кистями, сломанными пастельными мелками, мастихинами, табакерками и десятками трубок, так сильно засорившимися, что ни в одну из них не набьешь и щепотки табака.

Страсть Алонсо к работе оставляла место в его жизни только для одного — почти столь же страстной любви к оставшейся без матери дочери. Свою любовь ему было выразить трудно. Когда он пытался проявить нежность действием, то что-нибудь обязательно ломал. Его огромные руки, способные наносить тончайшие, едва видимые линии на холст, вели себя крайне неуклюже во всех других случаях. А если Алонсо хотел продемонстрировать привязанность к дочери словами, то его речь в результате превращалась в злобные нападки на того, кто, по его мнению, мог принести Лиз несчастье.

— Пока тебя не было, эта дура, жена Саттера, звонила, — сказал Алонсо, подныривая под дверным косяком в гостиную, где Лиз снимала галоши. — Стало быть, Терренс Вейл домой возвращается. Ты это знаешь?

— Да, — буркнула Лиз, занятая металлической застежкой на обуви.

— Проклятые глупые бабы всегда реагируют одинаково, как по шаблону, — продолжал Алонсо. — Они собираются устроить вечеринку! — Слово «вечеринка» он произнес так, будто оно означало необычайно изощренную, дьявольскую пытку. — Они спросили, не поможешь ли ты им. Я сказал Эмили Саттер… Я сказал ей, что…

— Ах, отец! — воскликнула Лиз.

— Я сказал ей, что ты помогла бы соорудить самый большой праздничный костер на нашей площади, какие только бывают, но я сдохну, если позволю тебе участвовать в организации вечеринки, на которой она, Тина Робинсон и другие деревенские сороки будут сидеть и шептаться про тебя.

— Отец, — устало сказала Лиз, — разве ты не понимаешь, что я должна помочь? Может, лучше мне решать такие вопросы?

Алонсо потеребил бороду:

— У них что, отсутствуют всякие чувства? Они ничего не понимают? Они кто — люди или кто, черт побери?!