Сэм Льювеллин - Прилив

К тому времени как мне стукнуло тринадцать, некоторые из моих кузин приобрели весьма привлекательную внешность. Что касается меня, я вовсе не был хорош собой. Мою голову венчала копна рыжеватых волос, а нос уже выказывал следы баталий на боксерском ринге. Зато я вымахал почти в шесть футов ростом.

Подразумевалось, что в школе меня обучают игре на фортепьяно. Учитель музыки быстро отбросил всякие попытки сделать из меня второго Шопена, но уроки были оплачены, и потому он часто коротал учебное время, с энтузиазмом наяривая буги-вуги. Я тоже прилагал некоторые усилия в этом направлении и реализовывал их на фортепьяно в гимнастическом зале. А потому, когда дядя Джеймс находился вне пределов слышимости, я наигрывал Смита и Уоллера на расстроенном рояле голубой комнаты, где, согласно легенде, госпожа Александер сочинила «Жизнь чудесна и полна надежд».

Я как раз проделывал это в один душный и облачный августовский вечер, когда в комнату вошел секретарь моего дяди, Мерфи. Он был хмурым и бледным дублинцем со злобным блеском в глазах. Мерфи отвесил подозрительно низкий поклон моей кузине Дервле, которая самым очаровательным образом опиралась на меня, и сказал, обращаясь ко мне:

— Ваш дядя спрашивает: не посетите ли вы его в верхнем этаже замка?

Помещение это представляло собой большую круглую комнату на втором этаже серой каменной башни. Поднимаясь по ступенькам, я почувствовал какой-то странный запах: фимиама, чеснока и раскаленных пряностей. Я повернул тяжелую круглую ручку двери и вошел.

В комнате горел камин. Воздух был удушливо горячим и клубящимся от дыма двух жаровен. Дядя Джеймс сидел у стола перед камином. Поверх его редких белокуро-седых завитков красовалась феска. Стол был завален книгами. Дядя удостоил меня взглядом.

— Добро пожаловать, — сказал он.

Его близко посаженные глаза смахивали на бледно-голубые люстры.

— Добро пожаловать в Египет, — повторил дядя. — Тебя зовут Ахмет. Подай мне завтрак.

На одной из жаровен стояла сковорода. Я прошел по турецкому ковру и взял ее.

— Постой! — закричал дядя. — Сперва выпусти рубашку из брюк.

— Что?!

— Египетские крестьяне называются как феллахи, — пояснил дядя. — Они носят свои рубашки навыпуск, невежественный ты мальчишка. Это их характерная особенность. Мои семейные обязанности не позволяют мне отлучиться и потому я вынужден путешествовать мысленно. Итак, Ахмет, подай мне tiffin.

— Что? — переспросил я. Насколько мне было известно, «tiffin» — слово индийское, а не египетское.

— Рубашку навыпуск!

Я вытащил рубашку из брюк. Дядя таращил на меня свои голубые глаза, пока я размещал блюдо из жаровни между схемой египетских пирамид и краткой биографией предка, который модернизировал водопровод Александрии.

— Ты должен называть меня «эфенди».

— Эфенди.

— Ты подаешь мне завтрак.

Я поднял глаза. В дверях стояла Дервла. Ее рот был прикрыт рукой. Глаза лукаво блестели, вся видимая часть лица раскраснелась от смеха.

— Скажи: tiffin, эфенди, — настаивал дядя.

«Моя рубашка, — подумал я. — И Дервла наблюдает меня в эдаком виде! Милый Боже, пожалуйста, забери меня отсюда!»

— Говори же, — упорствовал дядя. — Ну!

Я попробовал, но у меня ничего не вышло. И дядины вопли потрясли каменные своды башни. Я хотел было крикнуть, чтобы он заткнулся, поутих, перестал вести себя как сумасшедший. Но дядя Джеймс являлся главой рода, непосредственно ответственным за меня, как он утверждал. И мои родители говорили то же самое. Стало быть, так оно и было на самом деле. И если дядя желал совершить свой мысленный вояж в Египет, он имел на то право.

— Вот ваш tiffin, эфенди, — наконец выдавил я.

В дверях раздалось презрительное фырканье. Дервла ушла. Дядя Джеймс приступил к трапезе, я глазами скользил по объемам египетских пирамид.

Униженный, я вылетел из комнаты, заправил рубашку в брюки, сел на велосипед и порулил через бесхозный лес домой, подальше от разваливающегося замка.

Удалившись, я позволил себе возроптать. «Тоже мне, фараон нашелся, — размышлял я. — Считает себя фараоном, моих родителей — придворными, а меня — рабом». Я ненавидел всю эту компанию с чистой, бескомпромиссной страстью тринадцатилетнего подростка.

Я вновь воззрился на папки с документами. Ознакомившись с ними, я понял, почему Тибо просил Бьянку утаить их от ока судебного исполнителя. Там были документы, устанавливающие или подтверждающие права на что-то, пара банковских книжек и сертификат страховки агентства «Джотто». Последний был выдан на яхту, носящей название «Аркансьель». Две недели назад Тибо застраховал ее на двести тысяч долларов и уплатил вперед ежемесячный взнос.