Сэм Льювеллин - Тросовый талреп

— Превосходно! — вопил Джордж. — Великолепно, черт подери! Мы пролетели под носом у этой флотилии. В Англии кто-нибудь попытался бы выкрикнуть что-то. Или демонстративно изменил бы курс, а потом сделал заявление, что ему, мол, помешали. Но здесь была не Англия.

Мы быстро легли на другой галс. И теперь мы оказались на двадцать ярдов впереди Антона и Фрица.

— Здорово! — крикнул Джордж, и его красное лицо засияло. Мы обогнали всю эту флотилию. К следующему бакену мы увеличили отрыв. Наша яхта летела как экспресс, разбрасывая воду из-под бортов. Джордж совершенно вывалился на тросе наружу, удерживая яхту ровно. Но было еще не время ликовать. Что-то происходило с ветром. Вдали, на озере, появились неподвижно-тусклые пятна. Устанавливался вечерний штиль. И довольно скоро этот штиль доберется до нас.

На полпути ко второй отметке резвый ветер балла в три-четыре ослаб до этакого нежного зефира. Джордж сошел с трапеции и сгорбился над рамой выдвижного киля.

— Ничего хорошего, черт подери, — бурчал он. — Слишком уж мы тяжелы.

Он смотрел в сторону кормы. Я не оборачивался, но понимал, что он там видит. Мы с ним вместе весили добрых двадцать семь стоунов [8] Стоун — мера веса, равная 14 фунтам, или 6,34 килограмма. . Антон с Фрицем были на пять стоунов легче, а это создает значительное преимущество, когда вас гонит по волнам ветерок, подобный дыханию комара.

— Проклятье! — сказал Джордж и добавил пару грязных ругательств. Я никогда не видел его таким злым.

Впереди нас какой-то местный прогулочный пароходик тащился со стороны белых городских зданий. Его перила были сплошь увешаны туристами, и он плавно направлялся как раз поперек линии нашего курса.

— Придется поднырнуть под него, — сказал Джордж.

Я оглянулся на Фрица и Антона. Они шли в двадцати ярдах от нас по левому борту и в десяти ярдах позади. Порыв ветра превратил голубизну воды из небесной в этакую по-флотски синюю. Их ялик ринулся вперед.

— Ну, это мы еще посмотрим, — сказал я Джорджу.

Он открыл было рот, чтобы мне ответить. Но промолчал, лишь облизав губы, будто они внезапно пересохли. Мы неуклонно сближались с пароходиком, откуда это видели, но не желали изменить курс. Знакомый мне голос говорил: "Убирайся с пути. Это всего лишь глупая маленькая гонка яликов на глупом маленьком озере. Но этот благоразумный голос заглушил рев первоклассного адреналина [9] Адреналин — гормон мозгового вещества надпочечников животных и человека. При эмоциональных переживаниях, усиленной мышечной работе содержание адреналина в крови повышается. .

Моя рука, лежавшая на румпеле, напряженно застыла. Нос пароходика вырастал в высоту, его сирена ревела так, что отдавалась эхом в зданиях на берегу озера. Потом над нами нависли перила с перегнувшимися вниз головами, с черными дырами ртов. И тут носовая волна подхватила нас и вынесла. Мы пролетели под носом пароходика. Миг — и мы уже в полной безопасности, покачиваемся на кильватерной волне.

— Здорово! — закричал Джордж.

На этот раз у него на лице было такое выражение, будто он совершенно не понимает, что тут случилось: то ли это шлепок по заднице, то ли подвиг кролика.

— Посмотри на своих приятелей, — посоветовал я.

Фрицу и Антону пришлось отвернуть в сторону, чтобы уклониться от столкновения с пароходиком. Теперь они отстали от нас на большое расстояние. Чтобы успеть к отметке, им бы пришлось заплыл слишком далеко в направлении ветра — лишь там они могли воспользоваться своим спинакером, добавочным треугольным парусом. Джордж воспрянул духом.

— Психи сумасшедшие, ублюдки! — повторял он, поглядывая в сторону отдаленной террасы с желтыми зонтиками.

Мы пришли первыми. Если говорить об общих стандартах гонок, то в этом не было ничего особенного. Но Джордж выпятил грудь, и Хэлен крепко его обняла, так что в конечном счете я был доволен по лученным результатом.

Шестнадцать подвыпивших моряков обедали в ресторане. Лужайка тянулась от него до самого края озера. Джордж был возбужден сверх всякой меры. Он заказал уйму спиртного. За обедом отличное бургундское превратило его бурный восторг в уныние и вызвало приступ откровенности.

— Беда вся в том... — начал он, махнув рукой в сторону освещенного прожекторами фонтана и городских огней, плавающих в озере. — Беда вся в том, что это не одно и то же.

— Что не одно и то же?

— Моя вторая жизнь. — Он засмеялся этаким ироническим пьяным смешком. — Я вот только... только одну, черт подери, вещь и могу припомнить о детишках... это вот... это их имена, черт подери. — Он заговорил нарочито высоким, как бы пародирующим самого себя голосом: — Привет, мальчишки. Тю-тю-тю... Я, разумеется, не могу себе представить, какие они теперь.