Сэм Борн - Праведники

Пятница, 21:10, Манхэттен

В ночь первого убийства в городе давали знаменитую ораторию Генделя. Стены собора Святого Патрика резонировали от божественных звуков «Мессии», наполняя высоким чувством даже самые немузыкальные души. Под гулкие своды снова и снова устремлялись волны величественных гимнов — словно невидимая птица не оставляла попыток покинуть клетку и воспарить в темное небо.

В первом ряду у прохода сидели двое. Отец внимал любимой музыке, по привычке прикрыв глаза. Взгляд молодого человека скользил по лицам хористов. Все они были в сливавшихся черных одеждах и казались приливным валом, замершим в своей наивысшей точке перед одинокой фигуркой дирижера, чья седая шевелюра быстро и ритмично вскидывалась то вверх, то чуть вбок. Время от времени молодой человек переводил глаза на отца. Ему нравилось следить за его сомкнутыми, чуть подрагивающими веками и разделять с ним наслаждение от звучавшей музыки.

Месяц назад Уилл Монро-младший получил работу, о которой мечтал с момента приезда в Америку. Ему не было и тридцати, а он уже стал счастливым обладателем корочки штатного корреспондента «Нью-Йорк таймс». Нет, он не шел по стопам своего отца. Старший Монро был юристом. Вернее сказать, одним из самых известных юристов в этой стране. И занимал высокое кресло федерального судьи в Апелляционном суде США. Отец хорошо знал цену жизненному успеху и радовался за сына, которому повезло выбиться в люди так рано.

Уилл-младший почувствовал крепкое отцовское рукопожатие…

В ту же минуту, но в другом конце города, Говард Макрей услышал за спиной шаги. Он не испугался, как это сделал бы любой другой на его месте, окажись он один в поздний час в Браунсвилле, в этом забытом Богом микрорайоне Бруклина, представлявшем собой огромный наркопритон. Но Макрей был не таков. Он знал здесь каждый закоулок, каждую подворотню. И его в Браунсвилле знали.

Старый сутенер и содержатель борделя, занимавшийся своим ремеслом вот уже более двух десятков лет, Макрей привык считать себя частью местного ландшафта. С Браунсвиллом его связывали почти кровные узы. Хотя как раз крови-то он, хитрая лиса, здесь никогда, не проливал. Один из немногих. Ему всегда удавалось ладить с уличными бандами, и они не посягали на его нейтралитет. Даже в дни самых жестоких разборок, когда одна вооруженная до зубов половина Браунсвилла шла на другую, Говард оставался цел и невредимо заправлял своим хозяйством как ни в чем не бывало. Конкурентов у него не было. Никому и в голову не пришло бы поставить своих девочек на территорию Говарда.

Поэтому, услыхав шаги за спиной, он не испытал страха. И лишь через пару минут обратил внимание на то, что их звук явно приближается. Вот это Говарда насторожило. По всему выходило, что его кто-то преследует, пытается догнать. Но кто и с чего вдруг? Говард небрежно кинул взгляд через плечо и… споткнувшись, едва не упал на мостовую. С трудом удержав равновесие, он мгновенно обернулся навстречу опасности. В лицо ему смотрел ствол. Да такой, какого ему в жизни видеть не приходилось. Это был даже не ствол, а то ли гарпун, то ли арбалет, с какими охотятся на морских животных.

Уилл давно перестал различать в хоре отдельные голоса. Его слух воспринимал теперь лишь единое и мощное звучание, словно раздуваемое мехами огромного, тонко настроенного органа. Рокочущий голос, вливавшийся в уши, торжественно возвещал:

Говард Макрей никак не мог решиться на бегство. Вся душа его рвалась прочь, но он не двигался с места. Это было странно. Это не укладывалось в его сознании. В какой-то момент он наконец понял, что ему мешает — легкое жжение в правой ноге повыше колена. Словно от укуса комара. И онемение, быстро распространявшееся от эпицентра во все стороны. «Беги!» — отчаянно взывал к нему внутренний голос. Но тело уже почти не слушалось Говарда. Он сделал шаг назад, запнулся, сделал еще шаг… Как же тяжело давалось каждое движение… Тащишься, будто по колено в песке… Черт, что за напасть…

Правая нога отнялась вконец. А вскоре страшное оцепенение распространилось и на руки. Сначала они непроизвольно затряслись, затем безвольно повисли по бокам, как плети. Тупая, непреодолимая усталость сковала все тело. Судорожные мысли еще пометались немного, тщетно пытаясь отыскать путь к спасению, но вскоре волна покоя накрыла и их. Говард будто погрузился в воду с головой. Он уже не сопротивлялся. У него не осталось сил.