Филлис Джеймс - Невинная кровь

Филиппа обернулась к мужчине и резко спросила:

— Вы ее трогали?

Тот не ответил. Только слабо мотнул поникшей головой. Это могло означать и «да» и «нет». На столике у кровати, возле пузырька с лекарством, белел незапечатанный конверт. Девушка вытащила записку и прочла:

«Если Бог простил ее смерть, простит и мою. Эти пять недель — уже ради них стоило вытерпеть каждый сумрачный день последних десяти лет. Ты не виновата. Ни в чем. Так будет лучше для нас обеих. Я умираю счастливой, ведь ты жива, и я люблю тебя. Никогда не бойся».

Опустив листок, Филиппа снова взглянула на чужака. Тот горбился на краешке постели. Нож выскользнул из безвольных пальцев и со стуком упал. Мисс Пэлфри подняла его, положила на столик. Какие тонкие руки у ночного гостя — почти детские, да нет же, словно лапы хомяка. Мужчину заколотило, как в лихорадке; кровать задрожала вместе с ним. Казалось, это мать мелко трясется от хохота. Вот-вот глаза откроются, и девушка увидит подлинное лицо смерти. Самое страшное в любом горе — даже не само горе, а то, что оно когда-то проходит. Странно было познать эту истину, еще не успев проникнуться скорбью.

— Отойдите от матери, — уже спокойнее приказала Филиппа. — Крови не будет. Мертвые не кровоточат. Я добралась до нее раньше вас.

Девушка подняла его за плечо и чуть ли не силой пересадила в плетеное кресло. Электрокамин остыл. Неужели отключила Мэри Дактон, из бережливости? Филиппа снова зажгла его на половину мощности.

— Я знаю, кто вы, — произнесла она. — Мы встречались и в Ридженс-парке, и до этого, где-то еще. Давно вы хотели убить ее?

— Хотела моя жена, с тех пор, как умерла наша дочь… — Мужчина помолчал и прибавил: — Мы все планировали вдвоем.

Его вдруг потянуло на объяснения.

— Вечером я, как обычно, пробрался в дом, но вы не уходили. В окне продолжал гореть свет. Я спрятался в овощной лавке и выжидал, однако не услышал шагов. Решил прокрасться наверх. Вижу: дверь нараспашку и вдобавок разбита в щепки. Я думал, она спит. Так это выглядело со стороны. Пока не воткнул нож, даже и не заметил, что у нее открыты глаза. Широко открыты. И смотрят прямо на меня.

— Уходите, — сказала девушка. — Вы сделали то, за чем пришли. Кто же виноват, что под конец она ускользнула от мести?

Ей пришлось повысить голос и потрясти мужчину за плечо.

— Я должна вызвать полицию. Лучше убирайтесь, пока сюда не приехали. Не впутывайтесь в эту историю.

Чужак не шелохнулся. Потом забормотал, неотрывно глядя в камин. Филиппа склонилась к самому рту, чтобы разобрать слова.

— Не думал, что будет вот так. Меня сейчас вырвет.

Она повела гостя в кухню, придержала его голову над раковиной, удивляясь, что не испытывает отвращения и даже способна чувствовать необычайно шелковистую текстуру каждого волоска и сквозь мягкую подвижную шевелюру — твердый череп. Девушке хотелось выпалить: «Она не собиралась убивать. Это была вспышка гнева, неподвластная разуму. Она не желала гибели вашему ребенку, а вот вы ей — желали». Но что толку? Что изменилось бы? Дочь этого мужчины мертва. Мать Филиппы — тоже. Любые слова, объяснения, оправдания — пустая трата времени. Можно ли подумать или сказать что-то новое по этому поводу? Можно ли что-то исправить?

Между тем на кухне все оставалось по-прежнему. Продолжая сжимать руками трясущуюся голову и чувствуя резкий дух рвоты, девушка разглядывала знакомые предметы, потрясенная тем, что ничего не изменилось. Вот чайник и пара чашек на круглом подносе, сделанном из папье-маше. Вот блестящие темные зерна в стеклянной банке — до чего же они эротично красивы! Мать и дочь иногда баловали себя свежемолотым кофе по утрам. В горшочках на подоконнике — разные травы; северное окно не давало много света, и все же они как-то умудрялись расти. Через пару дней хозяйки мечтали срезать первые побеги, пустить их на зеленый омлет. В кувшине стояла приправа к салату; в воздухе до сих пор витал запах уксуса. Интересно, сможет ли Филиппа когда-нибудь вдохнуть его, не вспомнив эту кошмарную ночь? Аккуратно сложенные полотенца, глиняные кружки — каждая на своем крючке, до блеска начищенные кастрюли создавали впечатление порядка и постоянства среди хрупких и ненадежных человеческих жизней.

Мужчина все еще содрогался, но теперь из него выходила одна желчь. Худшие минуты миновали. Девушка протянула ему полотенце со словами: