Илья Штемлер: Признание

Лестничные ступени то проваливались в темноту, то неожиданно подставляли себя под подошвы. Лампочка перегорела еще позавчера. Завхоз собирался вкрутить новую, да забыл. Кому нужна лампочка, если детей разбирают засветло, а детский сад запирается.

— Ну и запах! — Никита замыкал шествие. Он держал портфель так, чтобы не стукнуть: в портфеле был магнитофон.

— Запах как запах. — Марина шла впереди.

— А во мне запахи пробуждают воспоминания. — Голос Алены звучал мягко, точно каждое слово обволакивалось тишиной, как ватой. — Я с трех лет ходила в этот сад.

Марина поднялась на площадку и принялась шарить в карманах, отыскивая ключи.

— Сейчас, сейчас, миленькие мои, родненькие!

Наконец замок щелкнул, Марина шагнула в комнату, нащупала выключатель. Бледно-сиреневый свет пал на кафельные стены, пригас и в следующую секунду наполнил комнату равнодушным прохладным сиянием, жужжащим в длинном матовом баллоне, точно осенняя муха.

— Ой! Какое все тут маленькое! — засмеялась Алена. — Чур, у меня цапля!

Никита распахнул дверцу шкафчика, на которой изображен пулемет. Он попытался втиснуть портфель, по портфель в шкафчик не вмещался.

— Не устраивайте беспорядок! — прикрикнула Марина. — А то завтра мне влетит от няньки. В зал проходите, в зал. Парами.

Никита подхватил Алену под руку и потянул за собой.

Из протокола допроса Г. С. Казарцева, обвиняемого по ст. 211, часть 2, УК РСФСР и ст. 127, часть 2, УК РСФСР.

«…Обычно я заканчиваю работу в 17.30, но в тот день неожиданно нагрянул представитель заказчика из Новосибирска. Меня попросили задержаться с тем, чтобы ввести его в курс дела. Разговор наш затянулся и закончился в шесть. Домой я вернулся в семь. Не могу сказать, что я очень устал в тот день, как обычно. Правда, представитель заказчика меня загонял — его не устраивали некоторые характеристики…»

Глеб достал из шкафа брюки, бросил их на кровать. Галстук он решил не надевать — жарко. А может, остаться дома? Устал он с этим заказчиком из Новосибирска. Почему-то всегда, когда приезжают представители заказчика, заведующий лабораторией прикрывается им, Глебом. Нашли «мальчика для битья». Правда, это льстило Глебу, и недовольство свое он проявлял только внешне.

Выдвинув ящик стола, он пошарил под газетой. Двенадцать рублей. А до получки еще неделя. Придется одолжить у матери, он и так уже должен ей сорок рублей. Отдаст. На три вечера, не больше… А пока вот двенадцать рублей да в кошельке копеек сорок. Купить бутылку коньяка и букет цветов. Марина сама виновата — поздно сообщила о своем дне рождения…

Скрипнула дверь, показалось лицо матери.

— Есть будешь? Я оладьи пожарила.

— Не хочется. Что, мне никто не звонил?

— Михаил Степанович. Сказала, что ты спишь.

Мать вошла в комнату. Огляделась, точно что-то искала. Такая у нее привычка.

— На трещотке своей поедешь?

— Зачем же я его купил?

Мать садится в кресло. Ей нравится наблюдать, как Глеб одевается. И Глеб поглядывает на мать. В зеркальном отражении лицо матери светлеет. Тонкие, строго подобранные губы. Резкие складки у носа. И морщинки вроде становятся незаметнее.

— Как там твой Панкратов? Бушует?

Панкратов — начальник цеха в типографии, где мать работает линотиписткой. И мать обычно рассказывает о нем всякие истории. То Панкратов с женой расходится, то Панкратова пес цапнул, то Панкратов волосы хной выкрасил сдуру…

— Не люблю, когда ночью ты на мотоцикле гоняешь, — произносит мать. — Людям покоя нет, да и мне тоже.

— Молодость, мама, раз дается! — Глеб подмигивает в зеркало.

Мать вздыхает и продевает ладони под колени.

— На отца ты становишься похож. Все больше… И волосы. Только вот прическа непонятная.

— На кого же мне быть похожим? На Панкратова, что ли? — улыбается Глеб. Он чувствует, что не то сказал, не подумал. — Волосы я хной не крашу. — Глеб окончательно запутался, смутился. — Извини, мама. Я сейчас думаю о другом, понимаешь?

— Раз в неделю видимся и толком поговорить не можем, совсем ты отвыкаешь от меня.

Мать встала и вышла из комнаты. Отец Глеба погиб в сорок девятом году. Прошел всю войну, а погиб в мирное время, при разминировании, Глебу тогда и трех лет не было. Мать все тоскует. Могла бы и устроить свою жизнь, нет, не хочет…

Глеб поморщился — напрасно он Панкратова вспомнил, с языка сорвалось, ради красного словца.

Водительские права были на месте, в правом кармане. Еще он подумал, хватит ли бензина. Должно хватить, вчера полный бак залил. Глеб одергивает на кровати покрывало и выходит, прихватив с тумбочки длинные кожаные рукавицы. Шлем он обычно оставляет в прихожей.