Шилпа Агарвал - Призрак бомбея

— Не знаю, — ответил Нимиш, и книга выскользнула у него из рук на пол. — Да, наверно, бабкина.

Но Джухи заметила на его щеках мальчишеский румянец — ту же краску стыда, какой он заливался в их первые брачные ночи. Мельком взглянув на него изумрудными глазами, она бросила дупатту на кучу старых сари, хоть ее и кольнуло сомнение.

— Попрошу Кунтал унести их, ведь на Маджи они уже не налезут, — сказала она и, связав все в узел, решительно вышла из комнаты.

Нимиш сел на кровать и уставился на мешок с одеждой, борясь со страстным желанием достать осколок прошлого и хотя бы на миг прижаться к нему щекой…

…В отчаянии пролетело несколько месяцев, о Милочке не было ни слуху ни духу, и тогда мать втайне договорилась о встрече с Джухи и ее семьей. Сидя напротив Джухи в ресторане и багровея от злости, Нимиш понимал, что угодил в ловушку, ведь если парень встречается с девушкой лицом к лицу, это равносильно помолвке. Как потенциальный жених он имел право отказаться, но отвергнуть девушку — значит погубить ее репутацию, а Нимиш не мог нанести подобное оскорбление. Савита знала, что для ее старшего сына девичья честь превыше собственных желаний, и использовала это против него. Поэтому свадьба состоялась. Всеми силами Нимиш старался избавиться от прошлого во имя будущего — ради своей молодой жены, которую искренне боготворил. Но глубокой ночью, когда они сплетались в любовных объятиях, он видел перед собой лицо Милочки. Всегда только ее…

Нимиш подавил непреодолимое желание развязать узелок и навсегда избавиться от того свидания под тамариндом, от воспоминания столь драгоценного и столь божественного, что перехватывало дыхание. Нимиш даже порой задумывался: а было ли все это на самом деле?

— Джухи, — наконец позвал он жену натянутым голосом, вставая и поспешно вытирая слезы на глазах. — Джухи, мне надо в университет.

Затем, нежно дотронувшись до узелка с платьями, словно это была шелковистая щека самой Милочки, он вышел из комнаты.

— Ними, — крикнула вдогонку Савита, царственно восседая за обеденным столом рядом с тарелкой золотистых пирожных. — Иди завтракать.

— Я приготовила тебе чай, как ты любишь, — тихо добавила Джухи, протягивая чашку.

Но Нимиш покачал головой и вышел из бунгало. Он попросил Гулу отвезти его на трамвайную остановку «Дхоби-Талао»: если ехать оттуда до «Кингс-Сёркл» и обратно, можно читать больше двух часов подряд.

Савита свирепо глянула на Джухи, пытаясь скрыть отчаяние и беспомощность. За месяцы, прошедшие после свадьбы, Нимиш отгородился от матери, его нежные чувства к ней заметно остыли, но при этом он всегда оставался послушным сыном. Всякий раз, когда Нимиш отворачивался, Савита понимала, что хоть она и завладела бунгало, но утратила нечто гораздо более ценное.

Джагиндер, в конце концов смирился со своей ролью в гибели ребенка. В тот день, когда родилась его дочь, Маджи пришла к нему и рассказала всю правду. Но он не захотел смотреть, не хотел верить, что у него родился такой урод.

«Что можно сделать?» — спросил он, прощаясь с мечтами о дочери: уже не будет ни свадьбы, ни приданого, ни внуков, ни нормальной жизни.

«Ее заберут хиджры. Мы можем скрывать это лишь временно. Ведь закон над ними не властен», — ответила Маджи.

«Нет! — поперхнулся он. — Лучше уж ей не жить вовсе».

Глаза их встретились, наполнившись беспредельной грустью и бессилием. Маджи прижала младенца к груди и вдохнула сладкий, молочный аромат его кожи. Она не видела иного выхода, иных возможностей.

Маджи вспомнила вдовую подругу детства.

«Этот ребенок не должен познать страданий — неумолимой жестокости мира», — сказала она, дожидаясь его согласия.

Джагиндера охватила тоска.

Он должен спасти ребенка от участи, которая хуже смерти.

И он кивнул.

Золотистую дупатту вынесли из дома вместе со старыми юбками Маджи, навсегда вычеркнув из их жизни. Шелковое воплощение Милочкиной судьбы, широкий прямоугольник ткани, хранивший затхлую память о любимой девушке, был слишком опасен для хрупкого сердца Джухи и слишком болезнен для разбитого сердца Нимиша.

Поэтому он исчез.

Исчез вместе с миллионами других историй, которые будоражат темную, бездонную, обнаженную душу Бомбея.

В марте, когда ласковая бомбейская зима окончательно уступила настырному летнему зною, Парвати родила. Из ее тела со следами трудной биографии колониализма, голода, сиротства, изнасилования, рабства — появился на свет ребенок: девочка с густыми волосами и кожей кофейного цвета, точь-в-точь как у матери. Парвати назвала дочку Аша — «надежда».