Олег Игнатьев - Мертвый угол

Еще раз посмотрел на потолок, прицокнул языком, выключил свет и, направляясь в свою комнату, негромко проворчал:

— Еще черти на кулачки не бились…

Понятно, Климов так и не уснул. Лежал, прислушивался к шуму ветра, к похлестыванию дождя по стеклам, по карнизу, отмечал все шорохи и скрипы поколебленного дома. Казалось, что вокруг пошмыгивают мыши.

В голове гудело, а в мозгу крутилась надоедливая фраза: «Земля не треснет, черт не выскочит», которую когда-то обронила баба Фрося, тоже по случаю землетрясения.

Климов давно забыл, запамятовал это присловье, а тут оно вдруг вспомнилось. Как будто зажило своей отдельной жизнью.

Земля не треснет, черт не выскочит.

Утром воды не было, он толком так и не умылся, и это раздражало, как раздражало радио, которое прокуренным фальцетом неизвестной никому певички выло и вопило лишь о том, что интересно только идиотам. Само собою, Слакогуз так не считал. Он благодушествовал в своем кресле, слушал томные стенания певички, медленно затягивался сигаретой, медленно-блаженно выдыхал из себя дым, игрался твердой пачкой «Кэмела», перегоняя ее по столу из угла в угол.

Увидев входящего Климова, он медленно крутнулся вместе с креслом, чуточку, на четверть оборота, и уперся рукой в стол.

Притормозил.

Посмотрел холодно.

Серые, крупного разреза глаза и тяжелая изломная морщина меж бровей заведомо внушали всякому, что капитану Слакогузу и без слов предельно ясно, когда мысли вошедшего идут в обнимку с мыслями сидящего, а когда они блудят на стороне.

Он ждал приветствия.

Удовлетворенный тоном здравицы, с которой обратился к нему Климов, а так же выражением его лица, он смял случайно оказавшуюся под рукой никчемную бумагу, швырнул ее в корзину и с застольной теплотой в голосе спросил:

— Как жизнь?

Климов прошел к столу, к указанному ему стулу и, слегка помедлив, отозвался:

— Как в Одессе.

Настраивая себя на разговор со Слакогузом, он понимал, что будет непонятен тому, если не сумеет подавить в себе глухое раздражение, и поэтому решил «ломать комедь», хохмить и ерничать, лишь бы преодолеть то неприятие, которое вновь всколыхнулось в нем при виде местного царька. Он даже не заботился о том, какими глазами будет смотреть на него Слакогуз. Да тот и не должен отвечать за свое настроение и мировосприятие перед входящими к нему гостями города.

Слакогуз, по-видимому, ожидал услышать привычное для себя «обыкновенно» и получилось так, что он спросил серьезно; даже чуточку недоуменно:

— А как в Одессе?

Климов развел руки, сделал плутовато-глупый вид:

— Взяли чемодан и не отдали.

Видеть себя глазами других — дар, как правило, не столь распространенный, чтобы каждый открывал его среди своих достоинств, и Слакогуз, понятно, не был исключением из правил. Не придавал особого значения жестам и фразам, он позволил себе откинуться на спинку вертящегося кресла, задержать руки на подлокотниках и, радуясь приподнятому настроению благодаря хорошей сигарете и кайфовой песенке по радио, заметно потянул с ответом.

— Не смешно.

Климов с оправдательной поспешностью согнал с лица улыбку, как бы извиняясь за свое плебейство и непонимание момента. В самом деле. Человек, можно сказать, при исполнении, целиком и всесторонне занят перспективой развернувшейся в стране борьбы с преступностью: сам президент объявил бой коррупции! и уличной торговле, а какой-то недоумок намекает на повальный бандитизм и воровство. «Да… отобрали чемодан у этого… у… как его?.. Петряева… хорошенькая дочка у него… но он-то туг при чем?.. «Рафик» чужой, грабители залетные, уже, наверное, у себя в Чечне… Если Петряеву кого и обвинять, так только самого себя: не надо было доверяться посторонним».

Так или примерно так должен был подумать Слакогуз, поскольку шутка ему явно не понравилась.

— Я спрашиваю, — изобразил деловую озабоченность хозяин кабинета, — у тебя про судмедэкспертизу. Удалось договориться?

Он посмотрел на Климова с той миной всепрощения, что даже слепому стало бы ясно: глупые шутки капитан Слакогуз не воспринимает, как кровные обиды. Работа есть работа. Его сосредоточенно-суровый взгляд как бы внушал всякому, что начальник городского отдела милиции Ключеводска не терпит девиза разгильдяев: «То ли ты забудешь, то ли я не вспомню». Не-е-ет, шалишь. Он хорошо улавливает, где корысть, где воровство, а где халатность и безволие. Сказанное помнил, сделанное проверял. Вот его служебный принцип. Золотое правило и кредо. Если вопросы решать, то в один сеанс, а не тянуть и не вникать в прожекты с лягушачьей перспективой.