Олег Игнатьев - Мертвый угол

Климов протирать половичок не собирался. Но и унижать себя нахальством — занимать свободный стул без приглашения, к чему он не привык: обычай — деспот! — не желал.

Изобразив радушную улыбку, он укоряюще-шутливо развел руки:

— Старина! Не узнавать друзей, погодков-однокашников! Нехорошо…

И двинулся к столу.

Слакогуз откинулся на спинку кресла.

Каждая его морщинка, складка на лице и возле глаз, казалось, намекала всякому на то, что принимать чужих за близких он считает лишним. Тем более пустым и зряшным он считает сам процесс угадывания, когда к нему заходит посторонний. Он не из тех, кто ходит пятками вперед. Жить прошлым — для него — непозволительная роскошь. Он копил силы, волю, справедливый гнев для борьбы с преступностью, профессиональной непригодностью и рукосуйством. Не чувствовать в себе карающий огонь блюстителя общественной морали он просто не имеет права. Умный умного всегда поймет. Но умным сейчас трудно. Места их занимают охламоны и тупицы вроде вот такого «однокашника», затычки во все дырки, неизвестно с какой целью нагрянувшего в Ключеводск.

Хмыкнув, Слакогуз протянул руку;

— Ваши документики, пожалте.

Климов улыбнулся еще шире. Достал паспорт. Продолжал игру:

— Смотри и узнавай, да поживей, а то я тебя выдерну из- за стола…

Он сам почувствовал, что тон шутливой фразы был холодноватым.

Слакогуз пролистнул паспорт, сдвинул его на краешек стола.

Жест отстраняющий, но смысл примирительный.

Поерзал, поскрипел кожзаменителем усадистого кресла, отперхался и равнодушно, с чувством превосходства подал руку. Дал возможность подержаться за свои негнущиеся пальцы.

— Каким ветром?

Его пухлая, влажная ладонь вызвала желание тотчас сухо-насухо вытереть пальцы, и Климов сел, разгладив на колене полу плаща.

«Привык сморкать в чужую руку», — с давней, еще школьной неприязнью подумал он о Слакогузе и, придвигая поближе к столу стул, на котором сидел, стал объяснять причину своего визита.

— В общем, пришел за справкой.

Он отвел глаза от жирного двойного подбородка Слакогуза и присоединил к своему паспорт Ефросиньи Александровны.

— Дело за малым.

Слакогуз помрачнел.

— Это ты так думаешь.

Его мрачность наводила на мысль, что он обидно обделен судьбой.

Климов решил подольстить.

— Насколько понимаю, ты здесь бог и царь. Все остальное — чистая проформа. Твои подпись и печать, что гвозди в крышку гроба. Раз! — и на века.

Он безотчетно тронул узел галстука, внезапно пожалев, что трудно сходится с людьми.

Глаза у Слакогуза потеплели, но все равно он смотрел с недоверием. Так еще пацаны смотрят на генерала, и даже не столько на него, сколько на красные брючные полосы, проверяя себя: не ошиблись ли? У генерала должны быть лампасы. Тогда он настоящий.

Жаль, что Климов не обладал способностью читать чужие мысли по выражению лица.

— Все так, но и не так, — вальяжно почесал себя за ухом Слакогуз. — Закон. Инструкция. Порядок.

Он снял с руки часы, вгляделся в циферблат, удостоверился, что из хромированных они от разговора с Климовым отнюдь не стали золотыми, послушал, как идут, встряхнул, опять послушал, приподнял их за зажим браслета, стал раскачивать на уровне труди, всем своим видом искренне показывал, что ему совсем не хочется быть бюрократом, демагогом и занудой.

— Я тоже, знаешь ли, стараюсь быть внимательным и милосердно-чутким, но и ты пойми: не вправе я причину смерти устанавливать. Закон. Такое дело. Езжай в район.

Его неспешно-важная размеренная речь словно помогала часам раскачиваться на браслете. Их метрономно-металлический стук и блики электрического света, вспыхивающие на круглом корпусе и на браслете, как бы поддразнивали Климова: «Ну, что ты мне на это возразишь?»

— А что в районе?

— Судмедэкспертиза.

Климов хмыкнул.

— Это значит… труп нужно везти?

Маслянистые глаза смотрели на него бесстрастно.

— Как захочешь. Можно судмедэксперта сюда… Деньгами помани.

Слакогуз надел часы, щелкнул зажимом, покрутил браслет, снова послушал механизм, остался чем-то недоволен, полез в стол.

— А сколько это будет стоить? — спросил Климов.

— Что?

— Вызов судмедэксперта.

— Понятия не знаю, — косноязыко буркнул Слакогуз, нашарив в ящике стола запасной стержень к шариковой ручке. Он попробовал его расписать, но только поцарапал и порвал бумагу. Паста ссохлась, и стержень годился лишь на выброс, что он и сделал с превеликим удовольствием, швырнув его в корзину.