Наталья Корнилова - Все как в кино

Наконец Джино нарушил молчание:

– Ну, Мария, задавайте свой вопрос.

Я аж вздрогнула:

– Какой вопрос?

– А разве вы мне не хотели задать никакого вопроса, нет? Почему же, в таком случае, вы коситесь на меня, а на вашем лице явно написано, что вы чего-то недопонимаете? Может, я напоминаю вам какого-то вашего старого знакомого? Или думаете, что мы виделись где-то прежде? А?

С этими словами он снял очки и приблизил ко мне свое лицо:

– Ну?

– Да, вы правы, – согласилась я. – Вы мне кого-то определенно напоминаете. Но, мне кажется, у вас такой тип лица, что он постоянно должен вызывать какие-то ассоциации и…

– Мудрено говоришь, Маша, – хмуро перебил меня Джино, – но ладно. Я зря затеял этот разговор. Да… вот что. Какую сцену вы предпочитаете снимать первой? Ведь, как известно, сцены можно снимать в любой последовательности: существует такая вещь, как монтаж.

– Я думаю, что первой нужно снимать сцену с моим участием, – сказала я.

Джино посмотрел почему-то на Розенталя и отозвался:

– Ну что ж… требование заказчика – закон.

И молчание не нарушалось теперь уже до самого места назначения. Надо сказать, что по дороге я пыталась выглянуть в окно, но, по всей видимости, те, кто нас вез, не хотели, чтобы я и Розенталь знали маршрут: окна были плотно закрыты белым пластиком, выполнявшим функции занавесок.

Наконец лимузин остановился. Джино нежно прихватил свою телохранительшу за талию и произнес:

– Ну что ж, Полиночка, выводи дорогих заказчиков и покажи им хозяйство. Чтобы они не сомневались, что их босс вложил деньги в солидное производство.

Полина раздвинула губы в белозубой улыбке и произнесла низким голосом:

– Пройдемте, дорогие гости.

Я вышла из лимузина вслед за Полиной, за мной, щурясь, вылез Розенталь; он вскинул глаза на фонарный столб, который освещал автостоянку вечером и ночью, и сказал:

– Из этого столба, наверно, хорошо виселицу делать. Загримировал… или как там это на профессиональном жаргоне будет. Не так ли, ваше баронство? – сухо обратился он к лениво вышедшему из лимузина Джино и потянувшемуся так, как будто он только что проснулся.

Джино скорее всего не обратил внимания на слова Миши Розенталя. К нему подошла высокая девица, вульгарно накрашенная, в трусиках и накинутом на плечи халате.

Левый глаз дамочки подтекал тушью.

– А, привет, – сказала она, – ты тоже сегодня снимаешься? Опять Джино поставил на роль?

– Опять, – ответил тот, кого «Джино поставил на роль» (хотя при этом он сам и был порнобароном Джино; по всей видимости, он не считал возможным говорить своим «сотрудникам», кто он такой на самом деле; конспирируется, падла).

– Пройдем за мной, – повторила Полина и положила руку на мое плечо – я аж вздрогнула, в который раз за последние сутки.

Вилла Джино, на которой должны были происходить съемки заказанного фильма, представляла собой живописный особняк с башенками в псевдоготическом стиле и с несколькими застекленными террасами. Перед домом простирался просторный газон. На центральной террасе стоял большой прожектор. Наверно, газон предназначался для съемок на лоне природы.

За домом тянулись аллеи с фонтанами. Правда, из последних функционировал только один.

Нас провели в холл и, рассадив в креслах и предложив выпить тонизирующего коктейля, оставили одних. К коктейлю я не притронулась. Откровенно говоря, я была напряжена, как скрипичная струна, и поминутно касалась своих титановых ногтей. Даже попробовала разрезать ими обшивку кресла. Та подалась пугающе легко: титановые накладки были остры как бритва.

Розенталь тоже не был расположен к беседе: он в два приема опрокинул коктейль, а потом открыл рот и хотел было что-то сказать, – но как раз в этот момент отворились двери, и в холл один за другим начали входить люди. Мужчины и женщины. Последние (то бишь женщины) были одеты чисто символически, примерно так же, как та, что подошла к Джино на автостоянке. По всей видимости, это и была команда, которая предназначалась для съемки фильма: актерский состав, обслуживающий персонал и так далее.

Последними вошли Джино и его телохранительница Полина.

При их появлении я побледнела и откинулась на спинку кресла, потому что мне едва не стало дурно. Хотя, право же, у меня отнюдь не слабые нервы.

Все дело в том, что на Джино и Полине были те самые одежды с капюшонами монахов-доминиканцев, принадлежащих к святой инквизиции. Нет надобности говорить, что именно напомнили мне эти одеяния.