Андрей Мягков - Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

Оказывается, действительно, только показалось. Очень жаль. Ну что ж: не тратить драгоценное время впустую и не пытаться прошибить лбом стенку — это умение приходит к нам с возрастом. У тебя все еще впереди.

Она не без кокетства вытянула из меринских пальцев бумажку и скрылась за дверью.

Целый день Марат Антонович не отвечал на телефонные звонки, и это обстоятельство Мерина озадачило: куда мог подеваться больной, редко выходящий из дома человек?

Смотрящие на Тверскую улицу окна твеленевского кабинета в ряду своих ярких собратьев чернели впалыми глазницами, что также не прибавило покоя, Сева невольно с шага перешел на легкую трусцу.

Ему, как обычно, долго не открывали, но, когда вместо Нюры в дверном проеме возник Герард, он забеспокоился всерьез.

— Привет, а где Нюра?

— В больнице.

— Заболела?

— Папу увезли.

— На дачу?

— «Скорая», в больницу.

— А что с ним?

— Не знаю.

Он заплакал.

— Нюра — в больницу? А ты что же?

— Она мне велела с дедом быть.

— Войти можно?

Герард молча посторонился, достал носовой платок, стал громко сморкаться.

Мерин прошел в кухню, сел у заставленного водочными бутылками стола, огляделся: было похоже, что хозяйские ноги не ступали здесь никогда — повсюду грязная посуда, на полу жирные разводы, объедки, мусор. Он крикнул в прихожую:

— Гера, пойди сюда.

Тот вошел, шмыгая носом, кулаком размазывая по щекам слезы. Сева снял с соседнего стула сковороду.

— Сядь, расскажи, что случилось.

— Я не знаю, я у деда был, Турсоат позвал, сказал — звони в «скорую».

Он замолчал, всхлипнул.

— И что? Ты позвонил?

— Да.

— А что Турсоат у вас делал? Это дворник ваш?

— Да.

— И что он тут делал?

— Я не знаю.

— Часто он приходит?

— Да. Каждый день.

— Да не реви ты! — Мерин вдруг неожиданно для себя рассвирепел. — Что ты разнюнился? Что врачи «скорой» сказали?

— Я не знаю. Я позвонил и спрятался. Очень страшно было.

— В какой больнице, не знаешь?

— Нет. Я к деду пойду.

— Постой! — Сева поймал его за рукав, усадил на стул. — Когда это случилось?

— Утром.

— И что, Нюра с тех пор не появлялась?

— Нет. — Губы его опять начали кривиться, подбородок задергался.

— Не реви, я прошу! Не реви. Скажи: и никто не приходил, не звонил?

— Кто?

— Ну, я не знаю, кто-нибудь: сестра, племянница. Ты им сообщил?

— Нет.

— И его жене не звонил?

Герард поднял на Мерина, округлил красные от слез глаза. Улыбнулся.

— Кому?

— Ну жене Марата Антоновича, твоей матери. Не звонил?

— Зачем?

Сева недоуменно взглянул на него, потом качнув головой негромко произнес:

— Да, это ты, пожалуй, верный вопрос задал. А вообще-то они давно не виделись?

— Кто?

— Родители твои?

— Ни — ког-да. — радостно, как показалось Мерину, сказал Герард. — Я к деду пойду. — Он опять поднялся.

На этот раз Сева не стал его удерживать, бросил в спину:

— А ты?

Он застыл в дверях, затем повернулся и с хитрой, заговорщической улыбкой прошептал:

— Я про нее все знаю. Все. Но отцу я ничего не говорю.

Мерин рванулся, собой загородил выход.

— Что ты знаешь?!

— Она живет на даче у писателя Колчева, — продолжил свой шепот Герард, — давно уже, мне Федя сказал, а отец не знает.

— Какой Федя?

— Друг мой. Он хороший, добрый. Пусти, я к деду пойду.

— Подожди, скажи, Гера, а ты ее давно видел?

— Кого?

— Свою мать, Валерию Модестовну?

— Она мне не мать. У меня нет матери. Не было. У меня отец, папа мой, Марат, очень-очень люблю, очень, и он меня, мы всегда вместе, я всегда с ним… но сегодня… сегодня, — лицо его искривилось, и он, громко всхлипнув, уткнулся в меринское плечо, — сегодня его увезли… «скорая»…

Он зарыдал.

Сева обнял его за плечи, усадил на прежнее место, присел на корточки рядом.

— Ну давай перестанем, давай, а? Давай? Все будет хорошо, вот увидишь, поверь мне. Хочешь, обзвоним ближайшие больницы, наверняка его в ближайшую доставили, и все выясним. Хочешь?

Герард долго смотрел в глаза Мерина, потом опустил голову и сказал:

— Нет. Не надо.

— Почему?

— Очень страшно.

Они помолчали, Герард постепенно успокаивался, в очередной раз сообщил, что он «к деду пойдет», но продолжал сидеть, его била лихорадка. Мерин мучительно соображал, что же ему дальше делать — оставлять в таком состоянии больного человека не хотелось, но и сидеть с ним тоже не выход — неизвестно, на сколько может затянуться это сидение.

И вдруг Герард произнес: