Андрей Мягков - Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

— Мне ведь что важно понять, — продолжал он в том же ерническом духе, — мне важно знать, что же все-таки прежде всего заинтересовало бандитов: туфли или предмет. От этого мы бы и стали в дальнейшей нашей работе плясать, преобразуя эфемерные предположения в реальные факты. А без подобного знания, согласитесь со мной, очень нелегко: если в коробках из-под туфель сохранялось столовое серебро — это одно, а если — представим себе невозможное — редчайшая коллекция японских нэцке — совсем даже другое. Между ними такая же пропасть, как между какой-нибудь фанерной балалайкой и — опять позволю себе прибегнуть к крайности — скрипкой Страдивари. Нет? Не согласны?

Он сыграл ва-банк.

И не ошибся.

Если до сих пор добровольная посетительница пенитенциарного заведения не проявляла видимого желания вступать в беседу с мальчишкой-следователем, иногда лишь выпуская на свободу свои верткие щупальца из, казалось, неприступного панциря, то последний меринский пассаж преобразил ее до неузнаваемости. Она развеселилась, некрасиво раскрыла рот и довольно продолжительное время издавала клокочущие звуки, схожие с неестественным театральным смехом неудавшейся актрисы. Сказала, не в силах успокоиться:

— Что-что-что? Ну-ка, ну-ка, еще раз, поподробнее про Страдивари, а то у меня уши заложило.

На этот раз они поменялись ролями: молчал Мерин, наслаждаясь произведенным его словами эффектом, а Лерик, не будучи в состоянии унять приступы натужной веселости, вытирала глаза платочком и безостановочно тараторила и тараторила о том, как далека наша правоохранительная система от умения оказать реальную и своевременную помощь в ней нуждающимся; как одинока и беззащитна та часть нашего олигархического общества, которая, вопреки сложившемуся о ней мнению, и является опорой и движителем благосостояния страны; как много злобы и зависти в среде российского электората, которая не утруждает себя необходимостью ежедневного титанического труда на благо народа и на собственное благо, а предпочитает пользоваться чужими доходами; как неуклонно растет апатия общества в целом и каждого индивидуума в отдельности к проявлению нечеловеческой жестокости со стороны преступного мира… Но основным лейтмотивом столь неожиданно проснувшегося и ярко выражаемого красноречия было доказательство тщетности меринских усилий привязать ее, Валерию Твеленеву, в девичестве Тыно, к фигурантам данного разбирательства. И козырным тузом в колоде доводов неизменно выступал бывший при Советах работник Центрального Комитета «нашей партии», ныне, благодаря сохранившимся связям с власть придержащими, ногой открывающий все высокопоставленные двери, Тыно Модест Юргенович, отец родной, без согласования с которым на сегодняшний день в стране не принимается ни одно мало-мальски значимое решение.

— Пойми, маленький мой правдоискатель, — заключила она с некоторой даже грустью за столь бесперспективное времяпрепровождение сидящего перед ней следователя, — плетью обуха не перешибешь — так умные люди учили меня никогда не доказывать своей бесспорной правоты гаишнику: смирись, заплати и дальше в путь. — Она легко поднялась, разгладила смятый комочком пропуск. — Надо подписать?

— Непременно, давайте. Признаюсь — не хочется расставаться: уж больно поучительной оказалась наша беседа, спасибо. Но у меня маленькая просьба: постарайтесь в ближайшее время не отлучаться далеко от дома, вы можете понадобиться следствию для оказания помощи в раскрытии этого преступления — у меня осталось к вам несколько вопросов.

Она нарочито тяжело вздохнула, заставила себя улыбнуться.

— Вот как? Тогда, быть может, хотя бы намекнете о чем? Надо же подготовиться: хочу в своей помощи быть максимально достоверной и доказательной.

— С удовольствием. Мне интересно знать, кому и зачем понадобилась эта инсценировка с погромом на даче и вашим похищением. Хотя у меня и есть некоторые на этот счет предположения, но важно, чтобы они подкрепились фактами. Начальство мое, к сожалению, не очень-то доверяет интуиции. — Он протянул ей подписанный пропуск.

Валерия Модестовна, пристально глядя в глаза Мерину, постояла не двигаясь, застыла на какое-то время, затем села на прежнее место напротив следователя, положила локти на стол, подалась вперед и вытянула трубочкой, как бы для поцелуя, губки.

— Милый мой мальчик, мне показалось, что ты меня внимательно слушал и даже услышал.